Михаил Корабельников - Три имени одного героя

Незадолго до начала войны матери снится сон. Будто бы она – еще студентка мединститута – после очередной экзаменационной сессии возвращается домой в Короп. Но родного города не узнает. Всюду запустение, на улицах хлам и нет людей. Она спешит в родительский дом и не узнает его: калитка сорвана, вместо окон – черные дыры, с правой стороны от калитки, где росла яблоня-малиновка, вместо яблони зияет глубокая яма. Кругом жуть. С бьющимся сердцем она взбегает на крыльцо и через распахнутую дверь входит в горницу. Зовет: «Мама, мама!». И откуда-то с печи доносится слабый голос ее матери: «Женя!» И тут она просыпается.

Война разметала всех моих родственников по разным местам. Как и положено, первыми ее жертвами оказались мужчины. Раньше других погибли мужья моих старших теток по матери: Сони и Бэллы. У тети Бэллы остался сын Иосиф (Юзик) – на год старше меня. Соня так и осталась бездетной.

Но первым удар наступавших немецких войск испытал на себе дядя Миша – младший брат отца. Он воевал всего неделю, с первого дня войны. И остался жив. Капитаном в составе батальона он командовал группой тяжелых танков КВ. Эти танки имели непробиваемую лобовую броню и отступали в арьергарде наших войск на Западном направлении: как он мне рассказывал, в среднем по 40 км в день, – такими темпами здесь шло немецкое наступление. Была поставлена задача: задерживать наступление противника по главным магистралям, чтобы уберечь наши отступавшие части от полного разгрома. Не знаю, насколько это им удалось, но в итоге через шесть дней непрерывных боев остатки танкового батальона отступили к Минску, который был сдан на следующий день.

Дядя Миша рассказывал: когда они переехали мост через реку и оказались в восточной части города, командование вернуло их назад: на покинутой территории остались 3000 наших грузовиков, которые не удалось эвакуировать. Грузовики следовало сжечь, чтобы не достались противнику, что и было исполнено. Наверняка, то была самая «эффектная» операция за всю неделю боев дяди Миши. Но так сложилась обстановка. После этого его сняли с фронта и направили преподавателем в военное училище, где он оставался до конца войны. В ходе разгрома в начале войны Красная армия потеряла не только технику, но и людей, которые ею владели. Нужно было срочно готовить новые кадры. Это и предопределило дальнейшую военную судьбу моего дяди Миши и спасло ему жизнь.

Единственный брат матери – мой дядя Саша – тоже воевал недолго. Во время нашего неудачного наступления весной 1943 года под Харьковом осколок мины раздробил ему ступню левой ноги, и он был вывезен в госпиталь. По существу, это обстоятельство также спасло ему жизнь, так как по ранению оказался в тылу, тогда как многие его товарищи попали в окружение и погибли. Когда я последний раз был в Коропе, то приставал к дяде Саше с вопросом: много ли он побил фашистов. Он ответил: не считал, так как в общей наступающей цепи стрелял из автомата и не видел цели. Это меня сильно разочаровало.

Мой отец перед войной работал в Подольске на крекинг-электровозостроительном заводе (КЭС). Во время немецкого наступления на Москву некоторое время находился в составе Московского ополчения, но не воевал. В сентябре – октябре 1941 года большинство подольских предприятий, в том числе КЭС, были эвакуированы. Отец как специалист завода имел «броню». Но после знаменитого Харьковского «котла» в мае 1942 года, положившего начало неудержимому немецкому наступлению на Южном фронте, отказался от продления «брони» и был призван. После непродолжительного обучения попал в действующую армию рядовым, несмотря на высшее образование. Тогда с этим не считались, немцев надо было остановить любой ценой. Однако несколько позже замещал выбывшего из строя политрука – должность, надо сказать, незавидная: она не давала никаких преимуществ перед бойцами, но возлагала на «счастливчика» большую ответственность за себя и других. Не говоря уже о том, что в случае немецкого пленения это была расстрельная должность. Впрочем, расстрельной была и сама его национальность.

Письма от отца мать получала довольно регулярно и по большей части – полные оптимизма. Он ободрял надеждой на неминуемую нашу победу, уверенностью, что все будет хорошо, просил о нем не беспокоиться и главное – беречь детей. Правда, в одном из сохранившихся писем отец просил прислать, по возможности, сухарей. Отсюда можно сделать вывод, что с питанием у них было не очень, впрочем, как и везде. И только последнее письмо отца, полученное где-то в середине февраля 1943 года, было тяжелым, и мать проплакала над ним всю ночь. Он писал, что теперь они, наконец, наступают, проходя – иногда по пояс в снегу – до сорока километров в день. И единственное, что их держит на ногах – это мысль о том, что они гонят уходящего врага. Он еще писал: наверное, вы скоро о нас услышите.