Дмитрий Красавин - Заповедь любви

– А вы почему не молитесь? Вам же батюшка Серапион говорил, что беды Господь попускает ради очищения нашего и наказывал молиться.

Евгений Иосифович собрался было саркастически улыбнуться, сказать что-нибудь позаковыристей насчет просчетов в деле антирелигиозного воспитания молодежи, но почему-то просто промолчал. Из глубин памяти всплыл образ деда, как тот в Рыбинске на пару с Гершоном Фишелевичем Иегудой – отцом расстрелянного наркома, пел «Адон олам» – молитву, воспевающую Властителя мира, царствовавшего еще до того, как было создано творение, который был, есть и пребудет вечно в своем великолепии и защитит в тяжелый час. Неожиданно для него самого слова молитвы на древнем иврите непроизвольно потекли с губ. Вначале он произносил их еле слышно, шепотом, постепенно голос стал набирать силу. И вот уже три молитвы на разных языках сплелись в одну и устремились к небу, к Единому для всех народов Богу, для которого нет ни иудеев, ни скифов, ни рабов, ни свободных, ни верующих, ни атеистов.

Некоторое время после столь своеобразной общей молитвы все сидели в тишине. Евгений Иосифович с удивлением отметил, что и внутри него самого, и вокруг стало немного теплее, все наполнилось какой-то тихой радостью. Он взглянул на своих спутников – они сидели, закрыв глаза, их лица были освещены едва заметными улыбками, как будто чья-то нежная невидимая рука погладила каждого по волосам. Потом Настя, открыв глаза, молча дотронулась ладонью до лежавшего на коленях у Курта бинокля. Тот отпустил сжимавшие кожаный ремешок пальцы, она взяла бинокль и стала рассматривать через окуляры береговую линию.

– Дикие места, – просветил ее лейтенант. – Оттуда помощь не придет: там нет ни пристаней, ни причалов.

– Ура! – закричала вдруг девчушка. – Вижу дым.

Евгений Иосифович перетянул бинокль к себе и поднес к глазам. Над лесом, недалеко от берега вилась тоненькая полупрозрачная струйка дыма.

– Ну и что? Какое это к нам имеет отношение? – спросил он Настю, возвращая ей бинокль.

– Если дым, значит, там печь топится или костер горит. Это знак. Неужели вы не понимаете? Там люди, там тепло. Бог говорит, что нельзя бездействовать, нельзя ждать, пока кто-то нас найдет, надо чинить лодку и ехать к людям, к теплу!

– Чем чинить?

– Думай и слушай Бога.

Это походило на издевательство.

– Нужны огонь, смола, дерево, пакля, инструменты, сухое место, – повысил лейтенант голос. – Твой Бог обеспечит нас этим?

– Если Бог дал сигнал, значит, услышал и не оставит в беде!

– Тряпками такую большую дыру не забьешь – вода вмиг все размоет.

Курт что-то спросил у Насти. Вероятно, хотел понять, о чем разговор. Настя пересказала.

С минуту помолчав, немец вдруг оживился и, жестикулируя, стал объяснять суть возникшей у него идеи. Настя едва успевала переводить. Для заделки пробоины он предложил использовать его промокший тулуп, лейтенантскую прорезиненную плащ-накидку и разрезанную на четыре части причальную веревку. К накидке по углам привязываются концы веревки, сверху расстилается тулуп, и все это заводится снизу снаружи под пробоину. Чтобы завести пластырь, предварительно приподнимают корму лодки и опирают о лейтенантские костыли. На бортах сверху, по кромке делаются прорези, через которые пропускаются концы веревок и стягиваются так, чтобы пластырь плотно прилег к днищу лодки.

– Сил не хватит притянуть за веревки такую махину, а будут зазоры, вода все мигом размоет, и ста метров не пройдем. Ко всем бедам останемся еще без плаща и тулупа, – возразил Евгений Иосифович.

– Кайн проблем! – отмел Курт возражения и предложил, после того как веревки будут натянуты вручную и соединены между собой, отпустить лодку и использовать освобожденные костыли для их скручивания. Когда натяг будет достаточный, застопорить костыли. На пути к берегу постоянно проверять степень натяжения и при вытягивании веревок подкручивать, вращая костыли. Главное не переусердствовать с натягом, чтобы не порвать плащ-накидку.

– Ура! – снова закричала Настя и поцеловала Курта в щеку.

Тот, довольный, разулыбался и игриво хлопнул в ответ девчушку по спине. Евгений Иосифович почувствовал, что у него тоже как бы прибавляются силы, даже боль в ноге стала не такой тревожащей, как раньше. Более того, возникло чувство благодарности к этому улыбающемуся немцу. И чего уж никак невозможно было ожидать, без всяких допросов, без «мер особого воздействия» лейтенант вдруг понял, что немцу можно верить. Верить, как самому себе и, пожалуй, даже немного больше.