Елена Девос - Уроки русского

Когда я прочитала обо всем этом, то подумала: «Как, должно быть, интересно давать уроки такому человеку, как Витгенштейн. Можно даже гордиться тем, что ты когда-то давал уроки русского языка. Никогда не знаешь наперед. Если повезет, то однажды к тебе на урок придет Людвиг Витгенштейн собственной персоной», – подумала я.

И дала объявление, что преподаю русский.

Вернее, не совсем так.

Светлым июньским вечером я притащилась в маленький индийский ресторанчик недалеко от Place Mongue на проводы одной англичанки которая, как это ни странно, уезжала из Парижа в Лондон – до этого я видела только людей, которые приезжали в Париж и никогда не хотели из него уехать.

Компания шумная, веселая, все – девицы, беззаботные птицы, карьеристки, спортсменки, студентки международные, нынче здесь, завтра там. И как-то очутилась между ними одна залетная курица, безнадежная мать семейства, – это, значит, я.

Говорили на смеси французского с английским, преимущественно о работе.

– Англофонам вообще с работой можно не напрягаться, – сказала Вероника, после того как основательно пожаловалась на биржу труда во Франции. – Они могут творить, как Хемингуэй, по утрам, потом идти смотреть скачки, а вечером, на худой конец, давать уроки английского. Вот вас, Андреа, – ткнула она пальцем в твидовое плечо соседки, голубоокой кудрявой мисс, – в любой языковой школе примут. Кругом нужен родной английский язык. Откройте «FUSAC».

«FUSAC» для них служил чем-то вроде московской «Из рук в руки», его иностранцы в Париже открывали, чтобы найти квартиру, купить подержанную стиральную машинку и, разумеется, если искали работу.

Андреа, студентка непонятно чего, родом из Канады, вздохнула и покачала головой:

– Нет, все не так просто. Нам, чтобы работать во Франции, рабочая виза нужна. Разве работодатель станет заморачиваться и делать тебе визу? А людей с правильными документами не так уж и много. Это, например, Света! У нее семейная виза.

– И что? – спросила я.

– То, что ты как угодно можешь работать, у тебя право работы абсолютное.

– Да, и почему ты не хочешь русский преподавать? – спросила вдруг наивная Вероника и примостилась рядом со мной на вышитом индийском канапе.

– Ты что, я же никогда не преподавала языки, – ответила я. – Мне только учить их нравится. Разве я смогу научить кого-нибудь языку?

– Что ты так волнуешься, – вздохнула она. – Посмотри на преподавателей вокруг себя. Посмотри на учителей в школах. Разве все из них могут вообще научить чему-нибудь?

Вероника закончила французскую школу, где девять лет добросовестно зубрила английский язык. Говорить на нем она так и не научилась. Ее «проф» общался с детьми в классе на французском, если только можно назвать общением длинную вереницу своих воспоминаний о том, как он был в детстве в Англии и пил там горячую кока-колу. Он отказывался переводить слова, которые были ученикам непонятны, ругал любознательных, которые задавали вопросы не по теме, и произносил fly как flee.

– Ты не сможешь преподавать хуже, чем они, – проникновенно сказала Вероника.

– Да… – медленно ответила я. – Мне кажется, ты права. Но вот смогу ли я лучше?

…Однажды жаркой московской осенью, только-только сдав минимум в аспирантуру, я спустилась в подвал университетской библиотеки, чтобы пообщаться там с каталожными ящиками, которые разваливались у меня в руках.

Через три часа я вернулась обратно на свет божий. Жара стояла неимоверная, даже мраморный Ломоносов, казалось, потел на своем красном пьедестале, плечо мне давила сумка с книгами, которые я должна была и не хотела читать.

Умирая от жажды, скуки и лицемерия, желая как можно скорее выпасть из системы, я бежала прочь из университета и вскоре оказалась на дороге в книжный магазин «Пироги».