Эльвира Филипович: Братья наши меньшие и мы сами

Мать всхлипывала, теребила Славкины светлые волосы. Горка наклонил голову, словно бодался, высматривал что-то в траве. И тут вдруг двое наших котят. Совсем сплющенные с боков, они, словно две блошки сюда неслись.

– У-у-х-х, дармоеды! Все равно утоплю-у!

– А вот и нет! Котятам не ты хозяин! – Славка все же скорее спрятал их себе под рубаху. – Мам, ты скажи ему, пусть котят не замает, и не плачь ты, мам…

– Чем же кормить-то я вас стану, сыночек? Без молока ведь бу-удем…

Славка исхудалыми руками обнял мать за шею, закутанную платком, старался заглянуть в глаза.

– Да мы выживем, мам, выживем! – Потом оторвался от матери, провел ладошкой себе по оттопыренной рубахе. – Они-то, мам, выжили без молока. А мы и вовсе, чай, люди мы. – Славка поднялся на цыпочки, изо всех сил потянулся кверху. – Мы и вовсе будем жить: Ангелы хранители с нами!

А котята громко мурлыкали у Славки за пазухой…

А Бабочка моя, по стеночке, по стеночке, да и на крыльцо вышла, на солнышко…

Было это давно, когда прабабушки и прадедушки сегодняшних ребятишек тоже были детьми. Шла война, и к Волжской переправе гнали скот из Донских степей и Украины. В ожидании парома животных отгоняли в ближайшие от Волги деревни, в том числе нашу Соколовку. В сооруженном из толстых жердей загоне, сразу же за деревней, по нескольку часов, а иногда и дней, стояли измученные долгими перегонами племенные быки и коровы, козы, овцы и даже антилопы. А однажды пригнали верблюдов. Важные, неторопливые, с клоками желтой, засоренной колючками, шерсти и с приопавшими горбами, они вызывали у ребят живой интерес тем, что могли плеваться.

– Васька! Верка! Славка! Тамарка! – кликал ребятишек Лешка, прозванный Бармалеем за неукротимую тягу к большим и малым проказам и шалостям. – Айда на зады (за деревней) верблюдов дразнить.

Забрались ногами на самую нижнюю ступень загона и стояли, сильно вытянувшись на цыпочках, касаясь подбородками самой верхней жерди. Рядом с Веркой, возвышаясь над нею почти на полголовы, торчал Лешка Бармалей. Рядом с ним, головою вровень с Лешкой – Тамарка. Все глазели на верблюдов, а те, кроме одного, на ребят никакого внимания. Глядя куда-то вдаль, они сосредоточенно жевали кинутую им прямо наземь белесую полынь, перемешанную с топырчатым перекати-поле. И только один, огромный, со свалявшейся шерстью на поджарых ляжках, смотрел в сторону детей, будто стараясь понять, о чем они громко спорят, указывая на него руками.

– Смотрите, как я могу плеваться! – хвастал Васька.

– А я еще дальше, гляди, – плюнул в сторону верблюда Славка.

– И все равно верблюд вас всех переплюнет, если захочет, – сказала Тамарка.

Но верблюд плеваться явно не хотел и равнодушно смотрел на ребят своими задумчивыми глазами.

– Его надо раздразнить, – важно заметил Лешка Бормалей. – И сейчас же стал отчаянно хрюкать, лаять, мычать и блеять. Верблюд стоял молча и так же безразлично, и даже, казалось, печально смотрел на детей. Тогда Лешка Бормалей стал строить верблюду ужасные гримасы: нижней губой касался своего носа, скалил зубы и клацал ими, мотал встрепанными рыжеватыми волосами, даже двигал ушами и не уставая высовывал язык.

Верблюд все казался равнодушным, и дети, скучая, уже хотели идти домой.

Вдруг, когда Лешка, не переставая плеваться, еще и кинул камушек в сторону верблюдов, раздался короткий хрипок. Все лицо Лешки Бормалея закрыл верблюжий плевок. Серо-зеленый, он залепил Лешке глаза и уши. Лешка заверещал и крутился на месте. Верблюд тем временем ринулся к самой оградке и с силой ударил своею узкой грудью о землю. Стоял бы там Лешка, худо бы ему пришлось… А верблюд, поднявшись с земли, даже не глянул на маленьких обидчиков и как ни в чем ни бывало присоединился к своим собратьям.

Лешке тем временем удалось с помощью полыни протереть глаза. И он, собравшийся было еще зло-презло подразнить верблюда, пошел догонять остальных ребятишек, которые, насладясь созерцанием верблюда, бодро и без оглядки возвращались домой.

«Он у меня еще получит! Я ему так плюну! Завтра же!» – грозился Лешка, хвастаясь детворе. Однако дразнить верблюдов больше не пошел, хотя они стояли еще несколько дней за деревней.

А потом животных отогнали к переправе, и в Соколовке говорили, что тот паром, на котором переправляли верблюдов, попал под обстрел, и что верблюды все погибли. И все мальчишки и девчонки Соколовские горевали по верблюдам и с особой страстью пели песню, где были слова: