Елена Сазыкина - Девять писем об отце

– Да, заманчиво, – согласился Исай. – Я вот пытаюсь найти хоть что-то, нащупать нить какую-нибудь, и не могу, все ускользает…

– А ты, главное, не унывай, продолжай пытаться, и все получится. Вот ответь мне, пожалуйста, на один вопрос: как ты сам чувствуешь – тебе есть , что сказать людям? Только честно.

Исай задумался.

– Я не уверен. Точнее, я бы хотел, чтоб оно было , а на самом деле я не уверен.

– Вот именно. А ведь это самое главное – иметь, что сказать. Потому что если нечего сказать, то незачем и голос надрывать, и время тратить – свое и чужое. Особенно сейчас, когда стране нужны рабочие руки.

– Булат Шалвович, вы понимаете, я чувствую, что есть что-то такое, что я ищу и не могу найти в чужих стихах. Вроде, там все уже сказано, да не все…

– Ну, например, что ты не смог найти?

– Про сирень, – почему-то сказал Исай, и тут же смутился от того, как глупо и мелко это прозвучало. Он поспешил пояснить: – Про первую и последнюю встречу, когда вокруг май, и цветет сирень. Про то, что эта встреча никогда не повторится, но именно поэтому и останется навсегда.

– Да ты смотри-ка! – воскликнул Булат Шалвович, – ведь это уже поэзия! Белый стих. Ты его, Исай, запомни, а домой придешь – запиши. Вот тебе и первый шедевр.

– Вы смеетесь.

– Да что ты! – учитель положил Исаю руку на плечо. – Мне, дружок, не до смеха, я ведь и сам мучаюсь. Серьезно. Давно и тщетно ищу себя. Вот ты говоришь, что стихов про сирень не нашел у великих. Так это же и хорошо: значит, нить нащупана, бери да пиши. И это будет твое . Твой собственный шедевр. Понимаешь, о чем я?

– Кажется, да, – ответил Исай. – Но ведь сирень – это чепуха. Вы же сами это понимаете, и я понимаю.

– Ну нет, не соглашусь с тобой. Чепухи не бывает. А может, и наоборот – все чепуха. Но дело-то не в этом. А в том, что это твое . Просто ты пишешь о том, что ты понял. Сегодня ты понял про сирень, а завтра, глядишь, поймешь про любовь, а послезавтра постигнешь тайну бытия. И каждый раз тебе будет, о чем поведать. Ты, главное, не торопи время, прислушивайся, присматривайся. А если чувствуешь потребность писать, то пиши о том, что уже знаешь, не пытайся сам себя обогнать.

– А можно вас спросить – вы сами… что уже поняли?

– Я то? – учитель усмехнулся. – Да ты знаешь, не очень, в общем-то, и много. Кое-что понял про войну… Что еще? Про дружбу. Да и все, пожалуй. Ты сам посуди – о чем мои стихи? Ты же слышал их сегодня.

– Не знаю, – признался Исай. – Но мне очень понравилось. Особенно – «Гори, огонь, гори». Красиво.

– Красиво-то, может, и красиво. Из-за гитары, наверное. Но ведь тоже не о чем. Каждому известно, что за декабрями приходят январи… Так что, друг мой, пиши про сирень, а там будет видно.

В этот момент рядом с ними вырос школьный учитель физкультуры.

– Здорово, Булат, – обратился он к собеседнику Исая. – Ты уже освободился? Идем «под шары»?

– Да, пора, – ответил учитель, взглянув на часы. – Бывай, дружище, – он хлопнул мальчика по плечу. – Удачи тебе.

– А почему ты своего друга не приглашаешь? – вмешался физрук, – вместе бы выпили. День-то тяжелый был… небось не только у нас.

– Да у него нет времени. Он, вон, стихи пишет, – засмеялся Булат Шалвович.

– И что с того? Кто их сейчас не пишет? Одно другому не мешает. Я, может, тоже пишу. Только никому не показываю, потому что чушь одна получается, – подмигнул и тут же рассмеялся учитель физкультуры. – Так что? Пойдешь с нами? – спросил он Исая.

В темноте он явно не распознавал в высоком собеседнике школьника. Исай сконфузился, не зная, что ответить:

– Да нет, спасибо. Мне домой надо, меня мама ждет.

– А, ну тогда, конечно. Мама – это святое, – учитель, видимо, понял свою ошибку и вновь рассмеялся.

Булат Шалвович пожал руку Исая:

– Бывай, старина. Приятно было поговорить.

Двое учителей удалились в сторону столовой, расположенной напротив школы и известной среди завсегдатаев как «Шары». Своим названием она была обязана двум большим круглым фонарям, расположенным над входом. «Под шарами» наливали пиво, а иногда и кое-что покрепче.

…

Через месяц Булат Окуджава уволился из Пятой Калужской школы и перешел работать в редакцию газеты. Три года спустя у него вышла первая книга стихов, но Исай об этом не узнал – в то время он был уже далеко от Калуги.

Впрочем, гораздо позже судьба свела их вновь – к тому времени молодой учитель превратился во всесоюзно известного барда, собиравшего полные залы на своих концертах авторской песни.