Д. Федоренко - Сказ о походе на ладьях славянских. Сборник произведений

«Подбоченясь» бортами, подняв крылья-паруса, летят ладьи по крутым волнам разгулявшейся Волги – матушки. Кажется, оторвется от гребня волны ладья, взмахнет парусом и полетит в дали необъятные, в страну живого слова русского, туда где живет Китеж-град, в Светлую, чистую Русь…

Но… Срываемся с гребня и… ба-бах, плашмя, всем днищем о ложбину между волнами…

Вздрагивает, словно испуганно, лодьюшка, каждой досочкой вздрагивает, и словно птица живая, вспархивает на новый гребень волны.

Резвится Волга-матушка, играет волнами, как игрушкой, нашей ладьей. Но прямо держит курс от створа к створу, в крепких богатырских руках, сквозь дождь и волны, сквозь шквальный ветер – летит к родным берегам лодьюшка, созданная крепкими руками карельских корабелов, на верфях Петрозаводска.

Что же за богатыри ведут ладьи из Петрозаводских верфей в Жигулевские горы – в Богатырскую слободу? Верующие православные люди, любящие историю Родной страны, возрождающие лучшие ее страницы. Собрал всех и вдохнул дух богатырский отец Феоктист – руководитель Духовно-культурного кремля «Богатырская слобода». Мужественно перенесли они все тяготы похода, для городского, привыкшего к комфорту человека, довольно серьезные. За три недели эти люди достроили ладьи, неподготовленные к сроку.

Пошили паруса, пошили и установили палатки на ладьи и отправились в 2000 километровое плавание по двум озерам Онежскому, Белому и Рыбинскому водохранилищу размеры, немного меньше Онежского озера Куйбышевскому протянувшегося от Казани до Жигулевских гор.

До отхода из Петрозаводска – отец Феоктист (духовный отец и руководитель похода) решил «обкатать» первую из построенных ладей, с гордым именем «Храбр» в Онежском озере-море, Такое оно огромное и неспокойное, с настоящими морскими штормами и волнами до шести баллов?! Собрались утром и пошли из Петрозаводска в Кижи вчетвером – взяв с собой Елену Борисовна – правую руку отца Феоктиста. В середине дня, и середине Онеги, начался шторм. Онега показала свой не нежный нрав. Волны, еле качавшие, как в колыбели, ладью – разгулялись к обеду, и стали похожими на горы. «Храбр» быстро взбирался на них, и, сорвавшись с гребня всем широким и плоским днищем шлепался о ложбину между волнами, содрогаясь всем корпусом от разинувшего драконьей пастью носа, до пернато-хвостатой кормы. Вжимаюсь в скамью кормовой банки. Моментами казалось еще один такой удар, и рассыплется наш «Храбр» несмотря на всю свою храбрость, на мелкие еловые досочки из которых так кропотливо и старательно был сшит медными гвоздями. По побелевшему от напряжения лицу бывалого капитана, вцепившегося мертвой хваткой в румпель, было понятно, что ситуация более чем серьезная. Если бы не бескрайняя мгла сгустившаяся, и, ни огонечка вокруг – среди казавшейся бесконечной Онеги, и равномерные удары о волны, каждый из которых казался последним, с явными картинами плавающих досочек и нас барахтающихся в спасательных жилетах посреди моря, в которое в этот день никто и не выходил, все воспринималось бы как катание на горках. Но все плохое когда – нибудь кончается.

Появился огонек маяка, включенного по случаю шторма, ладья не рассыпалась и волны стали, вроде чуть меньше, появились просветы меж туч. Выплюнув за борт, примерно десятую, изжеванную папиросу, Борис Николаевич вышел из молчаливой сосредоточенности и приказал мне набрать воды в две двадцатилитровых пластиковых канистры. Это было для меня новым испытанием, оторвавшим меня, оцепеневшего, от кормовой банки. Надо было, всего – ничего, пройти от кормы, держась за поручни на крыше надстройки (это маленький деревянный домик), дойти до носовой надстройки и взять там канистры и набрать воды. Хватаясь за поручни, потом за мачту. в два шага – по скамейкам. И я у канистр. Надо было улучить момент между волнами, сразу после удара, оказавшегося более чувствительным на носу ладьи, припечатавшего меня к скамье, и окатившего фонтаном брызг, до кормовой банки не долетавших. Поймав момент, притапливаю канистру, ладья идет вверх к гребню, набираю почти полную, вода почти через борт, зацепившись за скамью ногой тяну канистру на себя… Словно свинцовая – 20 кило и тянет против хода, был момент утянет думаю бросить придется, но ладья выскочила на гребень, вырвав канистру из воды, закинул таки ее через борт… Вторая пошла легче…

Поступило приказание согреть чаю. В надстройке-домике – находился камбуз с газовой плитой. Согрелись чаем, пообедали рыбными палочками. Пообвыкнув, порхаю по ладье, почти не держась за поручни. Согревающий душу огонек маяка все ближе, шторм утихает и кажется уже не таким страшным. Прошли маяк, вошли в тихую воду, и, к моей великой радости капитан доверяет мне румпель. Капитану необходимо было отдохнуть. Два или три самых страшных часа шторма, показавшихся мне вечностью стоял на вахте Борис Николаевич, удерживая ладью против волны – неимоверное напряжение нервов и сил. Мне достался весь путь от маяка до Кижей – примерно еще два часа ходу. Неизведанное ранее блаженство – направлять пятитонную ладью, легко подчиняющуюся движению румпеля, среди вешек и створов, слушая негромкие указания Бориса Ник. Вокруг виды дивные, – деревянные, почерневшие от веков, скиты с колоколенками, такого же цвета избы перемежающиеся добротными современными домами, суровая красота Карельской природы. Незаметно пролетело время, и вот, показались Кижи, подпирающие низкое хмурое небо стройной семиглавой колокольней. Прошли вдоль берега мимо парка деревянных построек 17—19 веков.