Александр Зарницын - Проданный ветер

– У меня много вопросов и к нашим церковникам, – пробурчал инженер, отдуваясь. – А латиняне для меня лично вообще жулики, не лучше разбойников с большой дороги, те даже честнее в своих помыслах.

– Понятно с тобой все, Иван Иванович, – кивнув, проговорил Орлов останавливаясь. – Только ты сильно- то не старайся меня со своими думками озадачить. Я русский офицер, присягавший на верность императору, для меня Русская православная церковь, вся ее деятельность и ее отношение с империей, определяется законами, принятыми еще при Петре Великом. Именно поэтому для меня кто бы там чего не говорил, православная вера с греховными по твоему разумению попами – это и есть хребет Российской империи, на котором все и держится. Причем заметь основанный императорской властью, а это значит, что именно император, которому я присягал и является главой нашей церкви. Поэтому в отличие от тебя, все заглавные решения Синода, для меня закон, который исполнять должно прилежно. И для меня, не важно сам ли этот закон подписывал император или его представитель обер-прокурор. И давай закончим на этом.

Орлов все дальше уводил людей от места встречи с индейцами, понимая, что их честное слово нечего не стоит. Но переход по пересеченной местность сильно измотал людей. Поэтому, когда в очередной раз взмолился каторжанин, требуя милосердия, поручик остановился, облизнул сухие обветренные губы и тихо проговорил:

– Кто еще считает, что нужно сделать привал?

– Одежа нательная хоть выжимай, – пробормотал кузнец, отдуваясь, – обсохнуть у костра не помешает. Да и ветер с Арктике тянет злой, не заболеть бы.

– Мы и впрямь все устали, – проговорил хрипло Сулима, – не мешало бы обогреться, да провиант какой принять. Это ведь только в жизни новой, где не будет ни зимы, ни лета, ни дня и ни ночи, человеку не нужна будет пища и питие. Только там он будет жить без печали и скорби.

– Ну, затянул свою хреновину, – разозлился Неплюев. – Конечно, заночевать надо! Вон сколько верст отмахали! Да и темно ведь уже.

– Хорошо, – кивнув, прошептал Орлов, – всем привал. Найдите место, где не будет видно огня, а мы с тобой инженер вон на ту горку поднимемся и осмотримся. Если задержимся, то нас не ждите, без нас трапезничайте, ну если у нас с инженером что-то не заладится – выстрелом знать дадим. Огонь сразу тушите и уходите.

– Куда же нам идти? – пробормотал кузнец.

– У нас одна дорога, – проговорил урядник, – в форт Черемисова. – Не сумлевайтесь, ваше благородие, все исполним. Мы с понятием, что и помощь для основного отряда отправить надобно и образцы в Петербурге ждут. Дай нам Господи сил пережить все утомления и испытания.

Уже через сотню шагов Орлов с Неплюевым вновь оказались среди огромных сосен, которые монотонно завывали при каждом порыве ветра.

– Кто тут может быть? – бормотал инженер, то и дело, спотыкаясь о валежник.

– А вот мы сейчас и глянем, есть тут, кто или нет, – отозвался поручик. – Не забывай инженер, что по военным артиклям живем, хотя и по своей землице идем. Враг то у нас уж больно хитер и коварен! Ты мне лучше скажи, зачем к монаху цепляешься как репей? Ты не в университете своем, а на кромке империи и выполняешь здесь секретное предписание, да и приказ полковника Калязина никто не отменял. Выжить нам надобно, до Петербурга добраться с материалами наиважнейшими, а ты все собачишься.

– Да не верю я этой божьей овечке в рясе! – взорвался инженер.

– Эта овечка как ты говоришь, от нас туземцев отвел, брата своего им оставил. Зачем над стариком издеваться?

– Уж больно парода их подлая! – выпалил инженер. – Они же ради папы своего, чего хочешь, удумать могут. Вон сколько в их застенках людей томиться мужественных, истинных борцов за свободу своего народа. А сколько такие как Сулима извели людей на кострах? Да за одного Компанеллу, нет им прощения от людей просвещенных!

– Его что же сожгли?

– Вот именно!

– За что?

– По обвинению в ереси! За его вольно-думские рассуждения об утопическом коммунизме, а проще если сказать – так за то, что он предлагал другую модель жития. Что естественно пугает таких как Сулима, тем более он как и Джордано Бруно считал, всех этих церковников торжествующей стаей зверья, а про их последователей говорил, что они смотрят на мир,, чужими глазами,,.

– Ничего не знаю про господина Компанелло, – признался Орлов, – а вот господину Бруно, можно было и поскромнее разделять взгляды Коперника. Ведь было же понятно всем, что только за учение о множественности миров, которое так сильно ударило по церкви, его никогда не простят.