Марс Вронский: Женщина-смерть. Книга первая. ХХХ 33+

Оленька повела себя, как и подобает пионерке и круглой отличнице. На первой же минуте первого урока она честно подняла руку, требуя внимание учительницы. «Что тебе, Оленька?» – спросила та. Твёрдо чеканя шаг, нимфа моя отнесла моё «Признание» на преподавательский стол.

Навсегда запомнил я ту полную, рыхлую, видимо, больную и несчастную женщину с одутловатым лицом и в тёмных, длинных одеждах. На подбородке у неё была крупная, покрытая серым диким волосом бородавка. Поджав сухонькие губки, она взглянула на холст, на мгновение развернув его, прочла записку. Кашлянула в кулачёк. Подняла на меня маленькие бесцветные глазки и проскрипела:

– Вронский, к доске!

На ватных ногах я кое-как доковылял до своего позорного столба. И учительница, презрительно скривившись, выплюнула:

– Вот, посмотрите, дети, на нашего страдальца-Ромео! Вот так себя вести в десять лет ни в коем случае нельзя! Он!.. – тут она закатила глаза и уже не плюнула, а харкнула. – Влюбился! С ума сойти! Пионер!! В непростое для нашей Родины время! Амуры в голове! – и т. д. и т. п. – Намалевал порнографию! Извращенец!

В том возрасте вряд ли кто из нас подозревал, что такое порнография, но прозвучало это как обвинение в предательстве Родины! И все смолкли, глядя на меня. Но очевидно даже не зрелый ум в состоянии отличить влюблённость от предательства, однокашники стали хихикать и толкать друг друга локтями. Не помню, как закончилась обвинительная речь, и какой был приговор, как я вернулся на место. До конца урока просидел в полнейшем ступоре. А со звонком как-то поднялся и вышел в коридор. Там на меня сразу напали со всех сторон, хлопая по плечам и спине и насмешливо выкрикивая:

– Ромео!! Влюбился!! Извращенец!! Порнография!!

Я зашёл в туалет и заперся там в полуобморочном состоянии. В дверь непрерывно стучали и орали всё те же чудовищные обвинения.

То был самый первый плевок в меня со стороны всесильного обывателя. Того самого, который теперь целиком и полностью воцарился в нашей стране, который двумя руками голосует за мыльные сериалы и пошлую попсу. И выбирает себе соответствующее правительство.

Никто тогда не налил мне из «чекушки» для снятия стресса. И шок ещё более утвердился в моём сознании, когда уже в пубертатном возрасте меня стало волновать нагое женское тело, и я стал тайком срисовывать с разного рода репродукций «Леду», «Венеру», «Афродиту» и прочую «обнажёнку». Книги о великих художниках с иллюстрациями я беспрепятственно брал в школьной библиотеке. И однажды поутру мама, тогда уже давно разошедшаяся с отцом, поймала меня за этим занятием. Она страшно побледнела, руки у неё затряслись, стала с дикими криками хватать мои рисунки, карандаши и книжки. И яростно рвать бумагу. Притом осыпая меня тумаками. Всё в том же истеричном состоянии мама разожгла печь и свалила туда вообще все мои художественные принадлежности. Со слезами на глазах я наблюдал, как летят в огонь кисти и краски с холстами и подрамниками. Со мной тогда тоже случилось что-то вроде обморока. И опять же никто не налил мне рюмку водки или не дал какой-то релаксант, увы!

И ещё мне с того дня было строжайше запрещено посещать мой любимый факультатив. Хотя приходили поговорить с мамой и преподаватели, и даже директор Художественной школы, в один голос нахваливая мои способности. Мама осталась непреклонна: «Нечего мне развращать мальчишку!»

Мама не знала, горемыка, всю жизнь промаявшаяся на нелюбимой работе, что вкусивший верескового мёда вдохновения уже никогда не отступится. Я ушёл в подполье. Рисование стало моим секретом номер один. Чего я только не выдумывал, чтоб удовлетворять эту свою страсть, эту тягу к изображению чего-то поражающего воображение, Красоты.

Секрет номер два – то, что я называю «фрагментарное пророчество». Иногда в моменты пробуждения или засыпания ко мне приходят какие-то картины. Не глобальные, я не могу предсказать судьбу страны и народа, тем более, Человечества. Но вот так, по мелочи, вроде того как в полусне вздрагиваю и покрываюсь потом от того, что ясно вижу, как из моей руки выпадает полный чего-то существенного бокал. А напротив меня стоит полуодетая свояченица семнадцати лет от роду, пухленькая блондинка со всколоченной причёской. И что-то, как будто говорит. Моё внимание привлекает волосяной бугорок внизу живота между разошедшимися полами халатика. И всё. Мелькнуло и прошло. Хотя я помню об этом видении и знаю, что всё точно так и будет.