Инесса Фэй - Игры без правил. Женская ироническая проза

Они были из разных миров, существующих параллельно и редко пересекающихся. Вся его система ценностей – его дело, его деньги, его партнеры – сам уклад жизни людей его круга, такой заманчивый для сотен вылощенных и на все готовых женщин, для нее не имел никакой ценности. Она не презирала его жизнь и его игрушки. Это делало его в ее глазах – мужчиной, желанным, настоящим. Таким непохожим на художников, поэтов, музыкантов – мотыльков, легко порхающих над костром жизни. По большей части ничего не имеющим, не тяготящихся своим не-имуществом. Но от этого всегда зависимых, всегда готовых услужить любому, кто оплатит обед, купит выпивку.

Страсть – яркая птица, причинившая ей за все эти годы столько боли, тайных мучительных сомнений, и безудержного счастья, близилась к закату. В последние месяцы она внимательно замечала все мелкие приметы начала конца. Его кобелиные, почти животные повадки, врожденное хамство, теперь уже отполированное, ставшее имиджем, но вполне природное и естественное – все то, что поначалу так смешило ее, будоражило чувственность, теперь раздражало, казалось неуместным, пошлым. Именно теперь, а не тогда – во времена их многочисленных ссор и примирений, они оказались на грани разрыва. И эти последние вспышки, которые всегда предшествуют догоранию, были еще одним доказательством. Все кончено, – эта мысль не причиняла ей боли, не отзывалась сосущей тоской где-то в области предребья, как раньше. Она спокойно принимала ее, как принимают сумерки после яркого дня. Какая-то часть ее, которая всегда оставалась независимой, все эти годы наблюдала со стороны, как легкое мимолетное увлечение перерастает в тяжелую мучительную страсть. Эта часть ее – Анны всегда знала, что конец неизбежен, и сейчас с благодарностью и облегчением она отпускала его.

И в тот самый момент, когда она любезно и витиевато пыталась дать ему уйти, не раня его самолюбие, что-то новое поднялось с самого дна души и затопило ее всю. Что-то, не имеющее названия даже для нее, знавшей столько красивых, но совершенно бесполезных теперь, слов. Она поняла, что не он – виновник ее охлаждения. «Я просто устала от любви. Оказывается и от любви можно устать». А он – ее вечный мучитель и палач, (так она привыкла думать о нем за все эти годы), ни в чем не виноват. Любовь изменила их обоих, освободила от суетности, очистила мысли и глаза. Ей больше не хотелось ничего неизъяснимого, невозможного – той грани, за которой души могли бы слиться в одно. Она подумала, что гораздо важнее суметь принять другого человека – принять целиком со всеми его темными и светлыми сторонами, без оговорок и без условий. Позволить ему быть другим – не похожим на тебя. И любить в нем эту непохожесть. Как мать, которая сильнее любит некрасивого ребенка.

Она все и всегда пыталась понять, придать словесную форму мыслям и явлениям. Он в этом не нуждался, но был куда мудрее в жизни и в чувствах. За все эти годы он научился понимать ее, понимать, что ей нужны слова.

– Анна, пойми, когда любишь достаточно сильно, можно отказаться от всех своих понятий. В детстве я прочел лишь одну книгу – «Витя Малеев в школе и дома», меня училка заставила в третьем классе. С тех пор, кроме документов, я ничего не держал в руках. Ради тебя я прочел все твои книжки. Все, что там написано – хр..нь собачья. Жизнь не такая, как они пишут: не такая красивая… Но она намного интереснее. А ты начитаешься – и катаешь вату в своей голове. Не катай вату, просто живи – смотри глазами, трогай руками… Все, что ты говоришь – красиво, но мне это по-х…ру. Мне нравится, как бьтся жилка на твоей шее после любви. Как дрожат твои ресницы, когда ты обижаешься. Я не могу разделить с тобой твое ср..ное экзистенциальное одиночество, но я набью рожу любому, кто обидит тебя. Я люблю тебя так сильно, что у меня что-то делается с глазами. Когда я гляжу на тебя – мне слепит глаза… Зачем ты всегда все усложняешь?

– Потому что я другая.

– Пожалуйста, будь другой. Но будь здесь, рассказывай мне свои сказки, зажигай свои свечи, напивайся, но будь моей. Моей… моей…

– Я всегда была твоей.

– Ой-ли…

Пять лет ревности и терзаний – в одном лишь слове. Даже не слове – междометии… Но она поняла только сейчас. Поняла, что мужская и женская ревность – разные вещи. Что борьба была неравной. Его неудачные помолвки и женитьбы были лишь комариными укусами, в сравнении с нокаутами от ее лирических отступлений. Она заплакала и отвернулась.

– Прости меня, пожалуйста. Я не знала, что делаю…