Инесса Фэй - Игры без правил. Женская ироническая проза

– Интересно, кого это хоронят в два часа ночи? Не меня ли? – подумала она.

– Это «Лунная соната». Бетховен, – сказал музыкант. Она выглянула в окно, под окнами стоял пьяный Сукманов. Рядом с ним стояли четверо странных людей с музыкальными инструментами. Они чем-то напомнили ей похоронную команду. Обычно такие ребята играют на похоронах, – подумала она. Все они тоже были не трезвы.

– Наташа, прости меня, щас я тебе спою, – орал снизу пьяный Сукманов, а соседи матерились из окон.

– Не надо петь, Рома. Иди домой, – крикнула она.

– Сначала выгони музыканта, – ответил Сукманов и упал в сугроб.

– Откуда ты знаешь про музыканта? Сися сказала? А что еще она тебе сказала? – кричала она ему в окно.

Все остальное произошло так быстро, что она даже не успела отследить, что произошло. Музыкант исчез, Роман появился и она почувствовала его руки, и его запах на своей коже. Все ее тело отозвалось, натянулось как струна, достигло пика и растворилось. Все встало на свои места. Она окончательно проснулась в объятиях своего родного мужа Сукманова.

Через час они с Романом сидели на кухне голые, как бушмены в пустыне Калахари и доедали на двоих один окорочок, заботливо оставленный им случайным гостем. Свет не зажигали, по стенам плыли тени уличных фонарей, складываясь в фантастические картины. Один из силуэтов напомнил ей очертания Анжелы по прозвищу Сися. Нескладный и текучий силуэт скользнул по стене лунным бликом и исчез.

Она смотрела на него. Смотрела во все глаза. Как будто впервые за долгие годы наконец увидела его. Увидела по-настоящему. Морщинки в уголках глаз – когда они успели появиться? Его лицо было таким живым, таким теплым. Эти руки, так странно и неловко сжимающие тонкую кофейную чашку… Она вдруг подумала, что все эти годы так любила это лицо, и руки. И тепло, исходящее от этого человека, лишь ему одному присущее, способное за доли секунды поставить все на свои места, вынуть ее – Анну из хаоса мыслей и поступков, вернуть самой себе. Он говорил, не глядя на нее, опасаясь иронии, которая почти всегда таилась на дне ее глаз.

– Откуда я мог знать, что ты хочешь за меня замуж? Да, за пять лет ты дважды что-то готовила, один раз это было мясо по-французски, а второй – какое-то сложное узбекское блюдо. Ты готовила его несколько часов и несколько дней готовилась к его приготовлению. А все остальное время ты учила меня есть смесь из четырех злаков с добавлением расторопши. Я ничего не имею против расторопши, но откуда я мог знать, что ты хочешь замуж? Я помню, однажды ты напилась и шесть часов подряд говорила об экзистенциальном одиночестве. Ты даже что-то зачитывала из Сартра и Камю. Ты пила красное сухое вино и ела миндальные орешки. Потом скорлупки ты выбросила в стиральную машину, а мои носки убрала в холодильник. Или наоборот, я уже не помню. Но помню, что я опоздал на стрелку и у меня сорвался из-за этого крупный контракт. Я не мог, черт возьми, идти на эту встречу без носков… Ты всегда говорила, что тебе от меня ничего не нужно. Но на самом деле ты хотела очень многого. Ты хотела, чтобы я отменял важные встречи ради свиданий с тобой. Когда я женился, ты благословила мой брак, но вынудила меня провести с тобой мой медовый месяц. Ты ничего не имела против других женщин, но как только я пытался завязать с кем-то серьезные отношения, я вдруг становился тебе нужен: ты срочно заболевала или впадала в депрессию и я был нужен тебе в качестве утешителя…

– … Это самый длинный монолог, который я когда-либо слышала от тебя… Василий – ты великолепен! Я говорила с тобой пять лет, но никогда не замечала ответной реакции. Ты молчал, как Будда под деревом Бодхи. И ты был прекрасен! Но теперь, когда ты начал говорить, ты нравишься мне еще больше.

Он не смеялся. Его перестали веселить ее шутки. Со свистом он допил остатки кофе, поперхнулся гущей, встал и вышел так стремительно, что она едва не упустила его. Прильнув к нему вся целиком, всем телом, заставила посмотреть ей в глаза. Она смотрела всерьез: в ее взгляде не было ни страстного желания, ни упоения, так свойственного первой поре их любви. В этом взгляде не было усталой нежности – почти материнской, так все чаще она смотрела на него в последнее время. Этот усталый и кроткий взгляд злил его больше, чем откровенная холодность. А сейчас они впервые в жизни смотрели друг на друга всерьез – холодно, бесстрастно, изучающе. Так смотрят друг на друга оппоненты в зале судебных заседаний.