Никита Питерский - Последний игрок

Сейчас примерно три часа ночи, а может, и больше. Мы вышли из казино пятнадцать минут назад, перед этим опустошив на двоих бутылку рома, крепостью градусов под шестьдесят. Я улыбаюсь, слушая радостные крики Лавэ с переднего сиденья. Сегодня мы выиграли, и это его третий выигрыш за все восемь с половиной месяцев, которые он провел в казино. Сегодня мы выиграли больше полумиллиона, и теперь мчимся в новеньком такси по наконец-то ушедшему в спокойный сон городу, чтобы отметить это в каком-то кабаке, где нас уже ждет еще один любитель ставить деньги на все, на что можно. И так как никто не знает его имени, а он не говорит, все называют его Разменным. Но лично меня это устраивает, главное, что на Разменного можно положиться в любой ситуации.

Медленно, чтобы не разбудить блондинку, я вытаскиваю из-под нее ноги, одну за другой. Пытаюсь встать, опираясь о пол, и понимаю, что вляпался во что-то рукой. Кое-как поднявшись, я разглядываю ладонь, она испачкана взбитыми сливками. Вспоминаю, как я целюсь пирожным в бритую «пилотку», но в этом воспоминании почему-то брюнетка, а не блондинка. На ощупь прохожу в коридор, не включая свет, слава богу, я ночую в этой квартире далеко не впервые. Вот и ванная. Первое, на что натыкается взгляд, когда я включаю свет, – это куски битого стекла от бутылки и огромная лужа красного вина на ониксе, уже практически впитавшаяся в него. Осознание того, что это конец, приходит моментально. Никто не купит квартиру за херову тучу денег с полом из оникса, испорченным навсегда. Потом я хожу по квартире, включаю свет и натыкаюсь на остатки недавнего, дикого, не поддающегося логике безумия: разрезанное пополам одеяло торчит из духовки на кухне, на обоях помадой сделаны примитивные рисунки порнографического характера, копия средневекового меча воткнута в деревянную столешницу обеденного стола, по всей квартире валяются бутылки из-под шампанского и вина. Все это перепачкано взбитыми сливками. Сколько же было пирожных? Казалось, мы скупили весь кондитерский магазин. Я подбираю наполовину обгоревшую тысячную купюру на полу у барной стойки и только сейчас замечаю, что тут их примерно сотня. В памяти возникает яркий образ Лавэ в одних трусах, кричащего, что деньги – это тот мусор, который нужно сжигать, чтобы очиститься самому. Сказав это, он хватает пачку купюр и чиркает зажигалкой. Лавэ пьяными глазами смотрит на меня. Он сжимает пачку горящих купюр, равную средней зарплате за месяц у госслужащего.

– Почти во всех супермаркетах, сразу при входе, метров сто выделяют под товары, идущие по акциям, – говорит он. – Так вот, пока девчонка, которая затащила меня в эту второсортную человеческую кормушку, выбирала себе косметику, я наблюдал за одним парнем. Нормальный с виду такой, одет со вкусом, с интеллектом в глазах и явно не самым дерьмовым образованием. Этот парень, он хватал все, что шло два по цене одного. Просто сметал все без разбора: сок, туалетную бумагу, макароны, консервы, упаковки пива, носки. Носки вообще шли десять пар по цене пяти. Так он положил себе в корзинку восемь упаковок. У меня за год столько носков не изнашивается. В итоге минут за пять он набрал целую тележку, как будто к концу света готовился. А потом смотрю, и ведь он такой не один, куча народу набирает и набирает. А я думаю: «Куда вам столько? Сколько можно жрать?» – Пока Лавэ это произносит, пачка купюр превращается в искрящийся пепел и обжигает ему пальцы.

– Ну, многие живут, чтобы жрать. Это их выбор. В конце концов, может, в этом их кармическое предназначение, – произношу я.

– Нет, тут не все так просто. Я вдруг понял, мы сделали следующий шаг в своей антиэволюции, перешагнули от общества потребления к обществу, у которого напрочь атрофировалось чувство насыщения, как у собак, которые жрут и жрут, и если их не оттащить от миски, они будут жрать, пока не сдохнут от разрыва желудка. – Истлевшие купюры, словно осенние листья, медленно падают на мраморный пол. Но Лавэ этого не замечает.

– У нас нет чувства насыщения? Что за бред? – говорю я, разрывая пирожное пополам и выковыривая из него взбитые сливки.

– У всех нас. Всех, у кого есть доступ в мегамаркеты, торговые центры, в высокоскоростной интернет с «Фейсбуком», порно- и интернет-магазины, – произносит Лавэ и тоже разрывает пирожное, а затем запускает пальцы во взбитые сливки. – В двадцать первом веке целые поколения, созданные по образу и подобию Господа, чувствуют себя лишь крохотной батарейкой с истекшим сроком годности, затерявшейся на полке гигантского супермаркета в разделе уцененных товаров. – Лавэ слизывает взбитые сливки с пальцев. – Двести тысяч лет на этой планете, и вот он итог – мы превратились в общество вечно голодных псов.