Андрей Лазарев - Додик в поисках света

Петух закудахтал. Додик вздрогнул.

Гуня был взросл, лет сорока, и сдержанно гостеприимен.

«А, нашего жидовского полку прибыло!» – сказал он, приветствуя Додика.

«Гуня…» – укоризненно начал Гак.

«А, что, я тоже еврей! На восьмую… Или шестнадцатую, – удивился тот и протянул Додику большую, мягкую лапу. – Гюнтер. Максим Максимович», – указал он на петуха.

«Ты же фашист», – удивился Гак, непринужденно усаживаясь на пол.

«Не-е-ет, – протянул Гуня. – Я сатанист. Я манихей! Адольф Гитлер тоже был сатанист-манихей, и за это я его уважаю».

Гак покачал головой в видимом восхищении. Додик переминался у двери, не решаясь ни сесть, ни встать к страшной черной стене.

«Это – ненужные сложности, – сказал Гуня, по-прежнему улыбаясь. – Да, Гитлер убивал наших евреев, но все – по указу. Не будет же обсуждать Его указы!» – он посмотрел в пол.

«Не будем, – согласился Гак, и все же не выдержал, – может, по-твоему, Гитлер тоже был еврей?»

Тут Гуня разволновался. Он забегал, как петух до того, как его посадили в угол, он стал скалиться на Гака, пошел в ванную, вернулся в черном длинном плаще и стал что-то бормотать. Додик глядел зачарованно.

«Что же ты, что же ты… – бормотал Гуня. Потом замер, видимо, решив взять себя в руки. И затараторил: – Главное – не волноваться… Главное – не волноваться! С чего это мне волноваться? Вот еще не хватало – мне – волноваться! Главное – не волноваться».

После этого он произнес таинственное заклинание, пробежал в угол комнаты, поцеловал знак, подхватил на руки петуха, и, бросив: «Пошли! Нам пора!», пошел к главной двери. Петух молчал.

Через полчаса они пришли в мрачный лес. К тому времени Максим Максимович не на шутку опечалился. Гуня, стыдясь своих чувств, увещевал старого друга сдержанно и по-мужски.

«Такая твоя судьба», – говорил он петуху.

Тот горестно кряхтел из-под мышки.

«Большая честь, – уверял Гуня, – там, знаешь, сколько разных других петухов было, я тебя отстоял…»

«Что это?» – удивился Додик.

«Ритуал какой-то значительный, – прошептал ему Гак. – Видишь, он своим Максимычем даже пожертвовал. А они два года вместе живут».

«Что значит: значительный?»

Они шли без тропы, как Гак объяснил до этого – специально. Шли на место сбора всех ведущих сатанистов, дьяволистов и манихеев Московской области.

«Ну, бошку Максимычу точно отрубят», – неуверенно сказал Додику «проводник».

Гуня, словно услышав их шепот, опять забормотал, большими кругами бегая меж деревьев, то улетая далеко вперед, то перемещаясь им в тыл. Когда их траектории пересекались, до удивленных новеньких доносилось:

«Главное… И с чего бы мне… Не волноваться! …Максимыч…»

Так он и бегал, взметая осенние листья, пока Додик не замерз. Они с Гаком в какой-то момент остановились и сели на два пенька рядом с друг с другом, ожидая, когда же нервный сатанист утомится. Потом Додик сказал:

«Я замерз. Когда мы придем?»

Гуня взял себя в руки. Ассамблея оказалась поблизости – в укромной чаще. Мрачные люди в черных дождевиках с капюшонами переминались вокруг какой-то зловеще рыжей колоды. Часть чащи очистили от кустов и развели костер. На огне жарили хлеб два сатаниста и три сатанистки – все, как на подбор, рыжие. Гуня проследовал к главным фигурам у колоды, а Гак с Додиком подсели греться к костру.

«Скоро начнем, – таинственно возвестила им одна рыжая сатанистка. – Где ваши мантии?»

«У нас нет», – откровенно признался Гак.

«Новенькие, – определила она. – А я Даша. Я – ведьма». – При этом она зачем-то подняла ладонями свои крупные груди и угрожающе ими тряхнула.

Додик опасливо покосился на нее.

Гак повел себя более решительно:

«Даш, а чего празднуем?»

Она изумилась.

«Ну, в смысле, какой ритуал, что за день?»

Она скроила физиономию.

«Посвящение?» – настаивал Гак.

Она разразилась ведьмовским хохотом. Груди сами, без помощи рук, издевательски заколыхались. Гак обиделся.

Все остальные были в мантиях. Гуня – в своем черном плаще. Он и начал таинственную церемонию. Сперва он проорал в черное небо какие-то рокочущие слова.

«Между прочим, это иврит, – прошептал Додику Гак. – Ну, еврейский язык».

Звучал еврейский язык довольно дурацки, и Додику стало грустно.

Потом Гуня сказал:

«У нас сегодня… – тут он прервался, чтобы сморкнуться. – сегодня… день. Не волноваться!» – строго сказал он в небеса и умолк.

Инициативу перехватила грудастая рыжая Даша.

«У-у-у!» – сказала она и начала ритмично раскачиваться. Остальные тоже закачались, но только без «у».