Александр Калинин-Русаков: Другие люди (сборник)

«Для Андрюхи будет в самый раз, – подумал он. – Присмотреться – ничего бутылочка. Вон на свету янтарным переливом играет со всей загадочностью».

Впереди стояла учительница русского языка, которую прошлой осенью прислали после института. Молоденькая, интересная, вот только худая, просто светится вся насквозь, но уж больно красивая! И что главное, духи у неё какие-то особо приятные, аж в голову шибают. Культурная, одним словом. Федот, конечно, поздоровался с ней со всем уважением, но слегка посторонился. Пальтишко у учительницы больно светленькое, а он только из гаража, так что вести себя следует аккуратно.

Стоял себе Федот молчком, и стали от бездействия одолевать его размышления над простейшим житейским вопросом:

«Что же с такой вот делать, если, к примеру, на ней жениться? Её же сначала надо откармливать, чтобы тело и силу нагуляла. А то, как же она по дому и хозяйству справляться будет? Корову там подоить, поросёнка накормить или, допустим, навоз из стайки убрать. Кто по весне будет пять соток огородика около дома вскапывать, а потом засаживать картошкой, рассадой всякой, грядки делать? После поливать, окучивать. А на задах ещё большой огород под двадцать соток. Не сдюжит такая, нет…».

От такой жуткой картины он даже зажмурился, а чтобы отвлечься, стал рассматривать цветастую пирамиду из консервных банок.

«Да уж… Но то, что красивая, не поспоришь. Глазищи, видал, огромные, ресницы мохнатые, будто крылья у соседского петуха. Так и хлопают. Только вот ручонки, если присмотреться, ну до чего же худенькие, костяшки все прямо на виду, жилки просвечивают сквозь кожу, будто через пергамент. Отчего же, интересно, так всё устроено? – не переставая крутилось у Федота в голове. – Как только культурная да красивая, обязательно худющая! Ноги ведь, если присмотреться, пряменькие, хорошие, но отчего же такие тонюсенькие? Стрелочки на чулочках аж дрожат от неуверенности». Федот, сочувственно вздохнув, повернулся к окну.

Учительница тем временем подошла к прилавку и, в волнении обхватив двумя руками ремешок сумочки, как-то даже выпрямилась.

– Что будете брать? – тут же расплылась в улыбке Люська.

– Тульских полкилограмма, пожалуйста.

– Как там Наташка моя, не балует? – замер на мгновение кокошник.

– Что вы, что вы, не беспокойтесь, – слегка кивая головой в такт словам, заговорила учительница. – Всё хорошо. Способная она у вас, особенно по гуманитарным предметам.

Федот видел, как бантик накрашенных губ на округлом Люськином лице растянулся в благодарной улыбке.

Люська хоть и была своя, деревенская, но бабы испытывали к ней смешанные чувства. С одной стороны, хорошо, конечно. Привезёт чего-нибудь на заказ или отложит на денёк-другой, а с другой, опять же, водку мужикам в долг отпускает.

Люська, в свою очередь, понимая противоречивость собственного положения, держалась независимо. Ей было невыгодно занимать чью-либо сторону. Это как, к примеру, в геометрии центр круга. Вставь туда циркуль остриём и сколько после им ни кружи, центр как был, так и останется на месте и ни с одной линией не пересечётся, сколько ты всевозможных кругов ни описывай. Так и магазин с Люськой. Стоит себе в центре деревни. Хотя все улицы, покружив по окрестностям, так и стараются к нему приблизиться. Центр, одно слово.

Учительница, складывая в сумку покупки, продолжала говорить уважительно и как-то уж больно красиво. Люськины свекольные щёки от этого розовели всё гуще и ровнее. А у баб вокруг уши, будто у годовалых стригунков, шевелились настороженно на каждое вылетевшее слово.

Федот тем временем продолжал свои нехитрые размышления:

«Со всех сторон твердят, как заговорённые: „Люди промеж себя равны“. Только напрасно. Какая же мы с учительницей можем быть ровня? Она, видал, какая культурная да воспитанная, а мне дальше области и бывать не приходилось. Хотя нет, бывал по молодости, когда на армейскую службу везли. Посмотрел тогда из вагона на пробегающие мимо города, да и попал опять в лес, в пограничники. Времена на границе были неспокойные. Всякого довелось. Порой казалось, что фильм про то посмотрел, а на самом деле и не было этого вовсе. Но медальку „За отвагу“ дали, значит, не выдумка всё».

Задумался Федот так, что позабыл про очередь. И чем дольше стоял он, тем сильнее зрела в нём горькая на себя обида. За жизнь свою бестолковую, проживёт он которую, так и не научится выглядеть культурно, вести себя красиво, обходительно с людьми разговаривать. Вон как учительница. От одних её слов Люську в краску бросило. Да и покупает учительница не портвейн, а пряники, на которые Федот внимания никогда не обращал. Они даже выглядят так, будто заплесневели давно. А она, глянь-ка, рассмотрела. Стало быть, есть в этих самых пряниках то, чего ему даже понять не под силу. Только живут эти другие люди не где-нибудь, а здесь, в деревне. Ходят по этим улицам, воздухом этим дышат. Почему же, интересно знать, другие они? Почему мир этот по-своему понимают? Отчего же всем остальным не открывается эта дверка с секретом?