Анатолий Цыганов - Шаман. Рассказы

Внезапно Митька кинулся к тягачу. Перепрыгивая с одной льдины на другую, он добрался до петли. Кругом что-то кричали, размахивая руками, рабочие, ревел двигатель тягача, скрежетал ломающийся лёд, и стоял невообразимый шум. В последний момент радист накинул трос на крюк, и тот скрылся под водой. «Наматывай»! – крикнул механик водителю АТСа. Он видел, как Митька бежит по льду и уже протягивал ему руку. Как вдруг льдина обломилась, и Митька с головой ушёл под воду. Через мгновение он показался на поверхности, пытаясь зацепиться за край льдины. С берега на помощь бежали люди с досками и палками. Механик упал на живот и стянув с шеи длинный шарф, кинул Митьке один конец, крепко зажав другой конец в руке. Ухватившись за шарф, тот по уже брошенным доскам выбрался на крепкий лёд.

Митька не слышал, что ему кричали рабочие. Он не видел, как АТС, медленно наматывая трос, вытаскивал тягач с полузахлебнувшимся водителем, не чувствовал чужих рук, стаскивающих с него одежду. Митька потерял сознание.

Очнулся он уже в постели. Возле кровати хлопотал фельдшер, усиленно натирая Митькино тело спиртом. Радист застонал и попытался пошевелиться.

– Лежи, герой, – фельдшер поставил флакон со спиртом на тумбочку. – Ничего, через пару дней поправишься. Твоему крестнику уже совсем хорошо. А ты, брат, спать горазд. Сутки храпел. Мы уж волноваться начали. Я с городом связывался. Да там посоветовали тебя не трогать, а то я хотел санборт вызывать. Ты лежи, сил набирайся.

Фельдшер вышел, а Митька, скосив глаза, увидел на соседней кровати вездеходчика. Тот знаками показывал на флакон. Но тут вернулся фельдшер:

– Забыл спирт. Здесь опасно оставлять – быстро стащат. Скоро от посетителей отбою не будет. Завхоз приходил. Вот, вам по апельсину передал.

– Спасибо, доктор, – состроил кислую гримасу вездеходчик. – А нельзя ли обменять эти два прекрасных апельсина на один невзрачный флакон, который Вы забрали с тумбочки.

– Нельзя. Апельсины завезли на склад, а флакон один. И для вашего скорейшего выздоровления более полезными будут всё-таки цитрусовые.

– Доктор. А для «сугреву»? – водитель потёр ладонью впалую грудь.

– Для «сугреву» пейте чай, – фельдшер ушёл, а водитель обиженно отвернулся к стене, притворившись, что заснул.

Митька лежал с открытыми глазами и думал. Мысли перелетали с одного эпизода на другой, мешались и цеплялись друг за друга. Эта мешанина проваливалась куда-то и, снова закручиваясь в причудливый клубок, впивалась в мозг.

Водитель, не поворачиваясь, проворчал:

– Надо было сразу хватать.

– Что? – не понял Митька.

– Да флакон этот, с тумбочки, – сосед повернулся и приподнялся на локте.

– Какой флакон? – переспросил Митька.

– Да со спиртом.

– Слушай. У тебя есть другая тема, кроме выпивки? – Митька вдруг разозлился.

– Мить, ты чего? – удивился тот.

– Пошёл ты! Надоело!

– Слово нельзя сказать, нервные все стали, – вездеходчик отвернулся и затих.

К Митьке снова вернулись невесёлые мысли. Он лежал и размышлял. И чем больше задумывался, тем сильнее в нём закипала непонятная злость. Дался ему этот флакон. Слушать противно.

Вечером зашёл механик. Сообщив, что с тягачом всё в порядке и завтра уже можно ехать, он спросил:

– Митя, ты почему к тягачу бросился?

– Дурак потому что, – ответил тот, усмехнувшись.

– Нет, не дурак. Я вот не смог, а ты смог.

– Да уж.., – Митька закрыл глаза и надолго замолчал…

Фамилия Митьки была Савин. И исполнилось ему двадцать пять лет. А пить он бросил. Не насовсем конечно. А так, на время.

Рустам Тимергалиев умирал. Приговор врачей был окончательным и коротким. Рак поджелудочной железы. Высохшее тело уже не слушало слабых потуг волевого воздействия ещё теплившейся мысли. Любая попытка пошевелить пальцами ног или рук вызывала острую боль во всём теле.

Рустам открыл тяжёлые веки и обвёл мутным взглядом больничную палату. Пять соседних кроватей были пусты. «Не сезон», – невесело усмехнулся он. Глаза устали, и Рустам перевёл взгляд на потолок. От стены до стены тянулась глубокая грязная трещина. Вдоль трещины неторопливо ползла большая жирная муха. Доковыляв до стены, муха повернула назад и продолжила своё путешествие. «Надо же, – подумал Рустам. – Уже сколько дней она путешествует, и ни разу не видал, чтобы эта тварь куда-то летала. Чем же она питается? И не надоест ей ползать туда-сюда?»

В углу кто-то кашлянул. Рустам скосил глаза и растянул бескровные, с синим отливом губы в подобие улыбки. На грязно-зелёном больничном табурете, едва касаясь сиденья, сгорбившись, сидел его давний кореш, Васька Окороков.