Алла Антонюк - Французская карусель 1998 года, или Семь вопросов к судьбе. Повесть

Академический концерт в конце учебного года был настоящим испытанием. Как только называли мою фамилию, и в напряженной тишине, порожденной множеством затаенных дыханий, я должна была выходить на сцену, ноги совершенно подкашивались и еле несли, а сердце начинало неистово биться. Руки, как назло, делались влажными от пота и соскальзывали с клавиш. На самом деле, голова давно уже высчитала, сколько времени примерно придется терпеть этот ни с чем не сравнимый страх – минут пять-семь, не больше. И уже знаешь, что через семь минут все кончится, но бороться со страхом было бесполезно. Его можно было победить, если только с ним совсем не бороться. Время вдруг принимало ускорение, и от страшного волнения все три произведения, скороговоркой проигранные, неожиданно для себя самой вдруг заканчивались. И тут же все страхи куда-то исчезали. И когда по окончании экзамена всех учениц отпускали, и все до единой стремительно выбегали из зала, тут-то вдруг, даже самые чинные и прилежные, выпускали из себя чертиков. Пока преподаватели спорили, закрывшись в актовом зале и обсуждая оценки, школа полностью принадлежала маленьким бестиям. В этой безумной атмосфере разнузданной веселости, объявшей вдруг всех, больше всего страдали музыкальные инструменты. По ним били, словно по барабанам, клавиши жалобно взвизгивали или ревели басами, а чертенята, взобравшись на крышки пианино, ну скакать, ну вытанцовывать канкан, – и колени уже не дрожали. Все словно мстили за свои испытанные страхи и волнения. Отколотив себе руки, кубарем скатывались затем по деревянной лестнице вниз на первый этаж, там выбегали во дворик, и уже у фонтана дрожь и сердцебиение пропадали окончательно. Играя в прятки и догонялки, веселые, резвые, кружились в своих белых торжественных фартучках. И это дионисийское согласие, царившее у фонтана посреди уютного дворика, сопоставимо было разве что со стройным согласием хорала, исполняемого нами во время репетиций.

В одной из таких головокружительных игр, чтобы получше схорониться, я забралась в кусты цветущей жимолости – всегда в этой игре хочется спрятаться так, чтобы тебя не могли найти – и вдруг очутилась неожиданным образом лицом к лицу с распахнутым передо мной окном, располагавшимся низко, почти у самой земли. От неожиданности, – это было окно моего родного класса по фортепиано, – и от неизвестности, что там внутри, – я остановилась как вкопанная. С интересом заглянула внутрь – до того все было таинственно: в классе решительно не было никого, да и кто мог бы быть там, когда с занятиями было покончено, и все преподаватели, в том числе и Дина Иосифовна, находились в другом крыле школы, закрытые за толстой кожаной дверью, решая участь воспитанниц.

Не долго думая, я влезла в распахнутое окно, совсем еще не понимая зачем. Совершенно безотчетно руки сами открыли заветную тумбочку. Приоткрыв створку, снова залюбовалась заветными флакончиками: кораллового, зеленого, голубого цветов. Я смотрела не отрываясь с обожанием и страхом на огромные богатства, хранителем которых провидение назначило Дину Иосифовну, и темные леса моих желаний вдруг приоткрылись – случай, о котором можно было только мечтать и по поводу которого открыть теперь пробку флакона, чтобы упиться его густым и волнительным запахом, отдающим не то ванилью, не то ирисом и миндалем, – такой странный и прекрасный аккорд, имевший бесконечно пленяющую душу. Что заставляет нас высвобождать из темницы предмет твоего обожания? Нет ничего страшнее забвения. Чтобы красота в предмете не иссякла, нужна теплота взгляда и тепло рук, которые будут ощупывать, лелеять, ласкать и баюкать. А вот этот флакон (я давно уже положила на него глаз) – он был так похож на тыкву Золушки и обещал головокружительное путешествие в чудесный мир, в сшитую из свежих цветов романтическую историю. Страстное, истеричное желание обладать – несмотря ни на что, во что бы то ни стало – с ним ничего невозможно было поделать, с ним невозможно было бороться, и как устоять, ведь решительно никого нет в классе! Ни души! Вкушая запретный плод, нельзя избежать чувства вины и страха. То и другое, однако, бывают как вдохновение и творчество, и способствуют нашему нравственному развитию, которое, в свою очередь, делает наши души только еще тоньше и деликатнее. И хотя страх уже начинал вдруг шевелиться где-то внутри, я, убедившись, что никто не подглядывает, ухватила маленькую коробочку, спрятав ее в руке, хотела было уже вылезти через окно обратно на улицу, но передумала, – наверное, там меня уже давно искали, играя в прятки. Я приоткрыла дверь и, убедившись, что в коридорах никого нет, поднялась по лестнице в мезонин и с вожделением скупца перепрятала сокровище в свою нотную папку.