Алла Антонюк - Французская карусель 1998 года, или Семь вопросов к судьбе. Повесть

Сама по себе эта встреча не имела тогда еще для меня особого значения. Но уже тогда меня поразила какая-то новая для меня красота девочки, ее спокойные невозмутимые глаза взрослой, ее через чур уж длинная и черная коса (тогда я еще не могла подозревать, как чудовищно походила она на своего отца). С той поры Танин призрак и ее мимолетные тени стали роем преследовать меня. В небольшом нашем городке, как на маленькой театральной сцене, было несложно столкнуться с ней где-нибудь, как в какой-нибудь городской пантомиме. Вы не заметили, мой читатель, что было в руках у девочки при нашей встрече? Если бы я была более предусмотрительной в моих описаниях а вы более внимательны, вы бы заметили тут же, что это была музыкальная папка для нот. Она шла из музыкальной школы с репетиции по фортепиано, где она готовилась к своему академическому концерту – был месяц май, и был конец учебного года…

Точно такая же черепаховая папка, оклеенная упругим коричневым дерматином, с точно такими же магическими оттисками в виде музыкальной лиры вскоре появилась и у меня – после того, как моя мать, преследуемая ревнивыми чувствами, привела меня как-то в начале следующего года на мой первый в жизни экзамен по музыке – видимо, еще и из соблазна сделать из меня музыканта. А может, известную певицу… C этих самых пор образ Тани стал неистребимо витать над моей головой: то паря легкой вуалью в материных рассказах о девочке-отличнице, «у которой даже „четверок“, и то не бывает» , то взлетая клубьями эпопей о ее необыкновенных музыкальных способностях. Вместе с бантами мать старательно вплетала в мою косу не перестававшую тревожить меня паутинку тайного интереса к чудной девочке с русалочьими косами, каким-то таинственным образом вплетая ее тайну в мою судьбу. Вскоре эта тайна – сначала как бы нехотя, – но все же начала мне приоткрываться.

Вскоре ключевое слово было произнесено. Впервые оно было сказано моей учительницей по фортепиано. Та неожиданно задала мне как-то этот вопрос, когда я, закончив свой урок и собрав ноты, столкнулась с Таней, выходя из класса, а она в этот же самый момент входила в тот же самый класс тоже на свой урок по фортепиано. И тот, кто таинственно отвечал за этот сценарий, старательно предусмотрел все, даже то, что мы занимались в классе у одного преподавателя. Смутно понимая (как-то совершенно по-своему) вопрос моей учительницы, я не осознавала на самом деле тот факт, что мы с Таней носили одну и ту же фамилию. Я и предположить тогда не могла, что мое искреннее вранье в ответ, было в действительности самой настоящей правдой. Мне так хотелось тогда, чтобы Таня имела ко мне хоть какое-нибудь отношение. Она, так же как и в первый день нашей встречи, покоряла меня своим каким-то упорным тихим достоинством, с каким она, молчаливо пуча свои губки, становилась для меня обладательницей своей тайны, тихо неся ее в себе.

…Временами она была совсем неузнаваема – совершенная щебетунья. Она вполне могла, остановив меня случайно, серьезно заговорить о чем-нибудь пустячном – она как-то быстро и красиво так говорила, оставляя лишь где-то в уголках своих губ тайную гримаску. Это меня сильно поддразнивало и провоцировало во мне непонятное шевеление. Но не мыслей… В то время, когда ключ к моей загадке почти был найден – мне его почти дали в руки, (а ключом к этой тайне было всего лишь одно слово ) – до меня совершенно не доходило, как пользоваться и как открывать этим ключом.

Я была тем, совсем еще юным вином, которому долго было еще храниться в ризнице до того, как по-настоящему выстояться к первому причастию. Все было для меня младенческим сном, все спало в этом Замке Спящей красавицы : и ум – воин-солдат, стоявший по стойке смирно на вратах королевства; и мысли -поварята, только-только собравшиеся зажарить на вертеле толстого поросенка, да тут сон и свалил их; и няньки-мамки- затеи , только склонившиеся над принцессой, да так и застывшие надолго в поклоне. И мозг -король, и сознание -королева – все утонуло в этом сонном Королевстве любомудрия . Не шевелился ни один из воинов – ни замыслы , ни идеи , ни намеки , ни аллюзии , даже самые тонкие. Одни лишь чувства очень тихо-тихо просыпались во мне.

Утро. Сырое, но теплое. Я иду тропинкой вдоль берега, мимо огородов, вытянувшихся по пригорку над рекой. Непросохшая глина липнет к подошвам. Берег все выше и выше поднимается над рекой и вдруг становится совсем крутым. С видом гнезда, прилепившегося к этому высокому склону, чернеет на пригорке здание, которое своими снесенными башенками скорее напоминает мне – в обломках мачт и рей – остов потерпевшего бедствие корабля, в причудливых выступах которого, однако, угадывалось нечто необычайное, – чем оно могло бы быть в действительности. Здесь пахло гарью и печеным хлебом. Здесь угадывалась в чреве горы не то пещера, не то погребальный грот, и заваленные камнем входы увенчивались арками. Место странное и несуразное; и таинственное, ходы которого были обследованы мной вместе с местными мальчишками уже давно. Там было как в собственном гробу – царила непроглядная ночь, стояла тишина, и воздух дышал йодистой прохладой.