Николай Углов - Сибирские рассказы

В эту зиму мы научились кататься на лыжах. Своих лыж у нас пока не было и нам давали покататься друзья. Тихими лунными вечерами шумит вся деревня. Взрослые парни, девки и ребятня съезжает на санках и лыжах на лёд реки с высокой горки у молоканки – там были комендантские погреба для картошки и овощей. Визг, смех, крики, свист разносится на всю деревню! А Толька Горбунов – курносый, веснущатый озорник, сделал себе коротенькие лыжи из округлых дощечек большой бочки. Касаются они снега только в одной точке – крутись, как хочешь! Посредине брезентовым ремнём закрепил к пимам, снизу надраил воском до блеска – очень скользкие! Залезет на вершину погреба, гикнет и понёсся. Навстречу ватага с санями поднимается, кажется, разобьётся – прямо на них летит! Девчонки в ужасе кричат, визжат. А Толька вдруг перед самым носом делает резкий поворот почти под прямым углом, обойдёт, вильнёт поперёк склона и, как ни в чём не бывало, лихо скатывается далеко вниз и вдоль речки. Как я завидовал ему, его смелости, задору! Так и не смог я научиться кататься лихо, как Толька.

Зимой наш колодец замерзал, и его заносило двухметровым слоем снега. За водой приходилось ходить на речку – а это метров триста. Около Зыкиных был омут. К нему- то и сбегала тропинка. Идёшь с коромыслами по тропинке, спускаешься среди сугробов как бы в ущелье, внизу чернеет прорубь. Снимешь вёдра, глянешь вверх – нависает снег козырьком, а по бокам трёхметровые вертикальные белые снежные стены. Прорубь затянуло за ночь льдом. Думаю:

– «Так! Я первый пришёл. Вальки Новосёловой ещё нет. Засранка, видать, смотрит в окно и ждёт меня. Не хочет первой долбить лёд. Ну ладно, обойдусь и без неё!»

Углом коромысла пробиваю лёд, вылавливаю, выплёскиваю его, зачерпываю болотную тухловатую воду, думаю:

– «Бедные рыбки! Как вам тяжело там сейчас под толстенным двухметровым льдом и ещё большим слоем снега! Как вы там без воздуха, света, пищи?»

А чебаки, пескари и окуни как бы слышат меня и выплывают из глубины, но увидев меня, быстро ныряют обратно. Полюбовавшись рыбами, иду с коромыслами домой. А навстречу высмотрела, выбежала Валька. Тоже идёт по воду. Встречаемся глазами, вижу, заигрывает:

– Что – то ты долго спишь! Я уже раз пять сходила за водой!

– Врёшь, дура! Как же ты брала воду, если там лёд был толщиной со спичечный коробок?

– А это его опять затянуло.

– Да, да! Ври больше!

Она легонько толкает меня и бросает вдогонку снежок. Быстро ставлю вёдра на тропинку, догоняю её, толкаю в снег. Она с пустыми вёдрами летит в сугроб, и мы начинаем бороться. Вижу – одолевает сильная девка! Хватаю её за длиннющую косу и тяну. Ох, и любил я девчонок таскать за косы! Валька визжит, отпускаю, беру вёдра с коромыслами и иду дальше. Но она вдруг опять догоняет и толкает так, что вода выплёскивается из ведра на штаны и пимы. Они покрываются коркой льда. А иногда даже падаешь с вёдрами в снег. Тут уж не на шутку разозлишься, догонишь Вальку и носом в снег. А она коромыслом меня! Разругаемся надолго, иногда подерёмся до слёз, тогда матери вмешиваются. Позже опять помиримся. А за водой в день надо было сходить раз десять – хозяйство большое! Любил я смотреть, как корова смачно жадно пила большими булькающими глотками – вода из ведра на глазах убывает.

Эта долгая зима была для нас очень голодной. Мы собрали со своей целины не так уж много картошки. Мать обменяла часть на мешок ржи – вот и все запасы. А ещё надо было сберечь корову. Необходимо было как – то дотянуть до крапивы и лебеды – тогда все практически весной начинали ею питаться. Только сошёл чуть снег – мы стали ходить на бывшие колхозные картофельные поля на окраине села. Ещё не вязко, между глыбами чернозёма лежит лёд, и вмёрзшая в него картошка. Один бочок, что к солнцу – рассыпается от крахмала. Выдолбишь картофелину – тут же ешь! Вкусно! Только губы, щёки, руки всё в грязи! Насобираем мороженой картошки, разобьём, растолчём толкушкой, добавим немного отрубей или ржаной муки – получаются вкуснейшие оладьи!

В начале апреля 1950 года, когда бушевал страшный снегопад, может, один из последних в том году, в дверь постучали. На пороге стоял лобастый человек с умными спокойными глазами. Невысокого роста, в больших болотных резиновых сапогах, в штормовке, с большим рюкзаком за плечами. Мы с Шуркой испуганно уставились на него. Что – то родное, знакомое исходило от этого доброжелательного лица.

– Да вы живёте в царстве Берендея! У вас же сказка – снега сколько! До крыши! А вход, как в тоннеле! Красотища какая! Ну, здравствуйте, Шурик и Колюшок! Я – дядя Вася! Не узнаёте?