Сигналом для проведения казни был отъезд Государыни-матушки из столицы. Так было всегда, если проводилось что-то не совсем чистое с точки зрения морали. Государыни оно и краешком своим не должно было зацепить. Всегда находился тот, кто, в случае появления сомнений в правовой оценки происходящего, всю меру ответственности брал на себя.
И подлижет, и покроет,
И поклёп любой настрочит,
Ложь на правду перестроит —
Комар носа не подточит.
И потомки будут верить,
Лжи придворной многоликой,
Широко откроют двери
В сонм властителей великих.
Тот, кто должен был взойти на эшафот, был доставлен к месту казни еще накануне не в телеге, как это производилось прежде, а в карете, обтянутой темно-коричневой кожей. В таких каретах возили обычно почту или казенные деньги. Сейчас карета с преступником находилась в тупике ближайшего переулка. Выпряженные вечером накануне лошади вновь были запряжены в карету. Карету окружал конный конвой.
Казнь чем-то походила на театральное действо, так много в нем было неуловимо бутафорского.
Наконец-то, на помост стал подниматься палач. Ноги его скользили по еще невысохшей краске, оставляя черные следы от подошв сапогов на ступенях лестницы. Одет он был в черно-красный балахон с капюшоном, в котором были сделаны прорези для глаз. Палач нес па плече большой блестящий топор. Потом на площади во главе с поручиком появилась рота мушкетеров. Она разместилась в двадцати метрах от помоста, образовав замкнутое кольцо.
Огромная толпа людей заколыхалась, теснимая конным конвоем, окружающим пошатывающуюся на рытвинах и колдобинах карету. Подъехав к месту казни, карета стала. Из нее вышел среднего роста молодой мужчина в синей офицерской шинели с непокрытой головой, По плечам его разметались длинные волнистые светлые волосы. Бледное лицо его было безмятежно спокойно. Вслед за ним из кареты вышел священник. Молодой человек, окинув взглядом собравшуюся толпу, сказал обыденным голосом священнику:
– Посмотрите, батюшка, какими глазами смотрит на меня народ. Совсем бы иначе на меня смотрели, если бы мне удалось мое предприятие.
Некоторые люди из толпы слышали эти слова и шепотом передавали их другим.
Неторопливо и спокойно приговоренный к смерти взошел на эшафот. На бледном лице его заиграл румянец. Было ли это свидетельством внутреннего волнения, или просто солнышко согрело щеки его, кто знает?
С легкой улыбкой он выслушал приговор и сказал довольно громко, что он благодарен за то, что ничего лишнего в приговоре ему не написали. Сбросив на помост шинель, он снял с шеи серебряный крест и отдал его священнику, прося того помолиться о душе его. Подал полицмейстеру, присутствующему при казни, записку об остающемся своем имении. Сняв с руки перстень, подал его палачу, убедительно прося того быстро исполнить свое дело и не мучить его. Потом сам, подняв свои длинные волосы, лег на плаху. Собравшаяся на казнь толпа народа была убеждена в том, что преступника помилуют. Ведь уже больше двадцати лет людей в России не казнили. Палач поднял топор, толпа замерла… Принято было, что в этот момент секретарь на эшафоте останавливал экзекуцию и оглашал указ о помиловании, жалуя, как тогда говорили, «вместо смерти живот». Но этого не произошло, секретарь молчал, топор обрушился на шею молодого человека. Голова его отскочила и тотчас была поднята палачом за волосы. «Народ же, как писал Г. Р. Державин, бывший очевидцем казни, «ждавший почему-то милосердия государыни, когда увидел голову в руках палача, единогласно ахнул и так содрогнулся, что от сильного движения мост поколебался и перила обвалились». Люди попадали в Кронверкский крепостной ров.
А далее произошло то, чего не помнили и глубокие старики, повидавшие много за жизнь свою: поздно вечером помост вместе с телом казненного заполыхал, распространяя вокруг запах горелого мяса. Такое претило всем канонам православия и было особенно осуждаемо народом. Люди долгое время после той казни сторонились площади, а Ситный рынок пришлось перенести в другое место.
Остается определиться с двумя вопросами: кого и за что казнили? На первый вопрос ответить не трудно, если судить по одежде казнённого. Это был офицер смоленского пехотного полка в чине подпоручика. Фамилия была указана в приговоре: Мирович Василий Яковлевич, 24-лет – государственный преступник, пытавшийся совершить государственный переворот, цель переворота —освобождение заключенного пожизненно в Шлиссельбургскую крепость свергнутого Елизаветой Петровной императора Иоанна VI. Да разве мало было на Руси преступлений против государственности до Мировича?.. Но никого из казнённых не сжигали вместе с помостом? Он никого во время попытки мятежа не убил.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу