Андреа Рэй - Взрыв. Прошлое. Настоящее. Будущее.

Выйдя на улицу, чувствую, как легкий ветерок, играя моими волосами, холодит щеки, и, подняв голову, вижу полукруг луны. Красиво, даже немного обидно, что луну теперь редко видно, ведь обычно она скрыта облаками. Оглянувшись вокруг, я замечаю свет костров, слышу тихий гул голосов и направляюсь туда.

Хоть людей и много, все они говорят полушепотом и переходят от одного костра к другому, со свечами в руках, отбрасывающими причудливые тени на заплаканные лица. В памяти слишком живо всплывают похороны, в которых мне пришлось участвовать, но прежде, чем я успеваю сбежать, меня замечает Элис. Она идет мне навстречу и мне ничего не остается, кроме как позволить ей подойти. Всего одного вопроса хватает, чтобы Элис мне все рассказала: во время атаки были убиты пятеро, еще тринадцать человек забрали с собой вэрумы. Правда, оплакивают сегодня всех, и убитых, и пленных. Это не укладывается у меня в голове, но накатившая тошнота не дает мыслить ясно.

Закончив, Элис приглашает меня принять участие в церемонии. Пока я пытаюсь сообразить, как бы повежливее отказаться, к нам подходит девочка лет семи и передает Элис записку. Прочитав ее, женщина хмурится и, повернувшись к девочке, говорит:

– Исла, будь добра, проводи Изабель.

Девчушка, слабо улыбнувшись, протягивает мне руку, и, как только я беру ее, Исла ведет меня к ближайшему костру. По пути девочка берет свечу в стакане и протягивает мне, а я замечаю, что паника понемногу заполняет собой все мои мысли, несмотря на то, что я как мантру повторяю про себя: «Нельзя, нельзя об этом думать». Я следую за ней, пытаясь унять тошноту и убеждая себя, что я почти не знала этих людей. Если на то пошло, то говорила я только с Силен.

Стоит нам подойти к костру, как Исла устраивается около женщины, наверное, своей матери, и предлагает мне сесть рядом. Я сажусь на бревно, а в голове молотом бьется: «Это не похороны твоих родителей!», но тщетно. Я отключаюсь от реальности.

Когда мне было девять, моих родителей убили. Мы с Джоном были в школе с самого утра, но я нехорошо себя чувствовала, и меня отпустили домой пораньше. Когда я зашла в дом, сквозь стеклянную дверь кухни я увидела, как какой-то мужчина держит мою мать. Только то, что он стоял боком к двери и не заметил меня, сосредоточившись на маме, спасло мне жизнь в те минуты.

Он был одним из донариумов Верума. Через дверь было плохо слышно, да и кровь стучала в ушах, но мама все время качала головой, наверное, повторяя, что ничего не знает, но он ей не поверил.

Я открыла дверь в ту же секунду, когда его рука превратилась в лезвие и он перерезал маме горло.

Я слышала собственный крик, даже не понимая, что кричу сама. Не знаю, как это получилось, но тогда я впервые убила. Окна разлетелись вдребезги, весь пол оказался покрыт стеклянной крошкой. Неконтролируемая волна оказалась очень сильной: я слышала, как ломались его кости, видела, как он открыл рот в беззвучном крике и как застыли его глаза. Он упал, а я в ту же секунду бросилась к маме.

Я пыталась ее поднять, но не смогла, обнимала ее, плакала, умоляя очнуться и сказать мне, что все будет хорошо. Умоляя не бросать меня.

Через несколько часов, по крайней мере, так утверждали висящие на стене часы с треснутым стеклом, я заставила себя отпустить маму и выйти из кухни. Как только мой мозг снова стал воспринимать происходящее, я точно знала, что не позволю Джону увидеть ее.

Я хотела выйти через переднюю дверь, но увидев дорожку из капель крови в коридоре, ведущему в гостиную, через которую нужно было пройти, я почувствовала, как глаза обжигают новые слезы.

Там был папа.

Я выбежала из черного входа и больше никогда туда не возвращалась.

Не помню, как добралась до школы, я нашла Джона, который сидел в классе с учительницей, которая ждала нашу маму, ведь Джон был еще маленьким и один ходить домой не мог. По-моему, я объяснила ей, что случилось, хотя и не уверена. Знаю лишь, что как-то я убедила ее отпустить нас.

Когда мы оказались у дяди Гордона, я сломалась. Я долго сидела и смотрела в одну точку, не реагируя на тетю Анабель, пытающуюся поговорить со мной и покормить меня. Ей удалось только уговорить меня переодеться и принять душ, после которого я снова села в угол. Я рассыпалась на части, мне было больно и плохо, но собирать себя мне было незачем: о Джоне теперь было кому позаботиться. Затем, плавно, я снова стала ходить, есть, спать, разговаривать. Прошло много месяцев, прежде чем тетя снова научила меня улыбаться, но я не стала прежней счастливой и жизнерадостной девочкой.