Юрий Ишутин - Ирония, грусть и ностальгия. Двадцать шесть рассказов и одна повесть

Из-за переборки выглянула хитрая усатая морда и немигающим взглядом уставилась на Петровича.

– Иди отсюда, гад! – кандей замахнулся половником на предателя. – Видеть тебя не желаю!

Морда беззвучно скрылась за переборкой…

Работающая напротив видеодвойка демонстрировала сцену из какого-то гангстерского боевика, в которой безутешные мафиози хоронили своего, безвременно ушедшего от них, коллегу.

– Да уж… – задумчиво протянул Петрович, глядя на экран. – Сегодня ты – кум королю и сват министру, а завтра – удобрение и на тебя собаки сверху ссут…

Лёха с Федулом озадаченно посмотрели на Петровича, удивившись такой неожиданной смене темы разговора.

– Что вылупились, придурки?! – с притворной грозностью рыкнул на них Гуру. – Или я не прав?

– Прав, Петрович, базара нет, – синхронно ответили «придурки», ожидая продолжения.

Старательно исполняемое мурлыкание неожиданно раздалось откуда-то снизу. Неизвестно как просочившийся мимо собеседников котяра, проник под стол и ластился к Петровичу, истово вымаливая себе прощение.

– Вот ведь гадюка! – растроганно пробасил грозный Гуру. – Веревки из меня вьёт…

Глаза всегда боевого и громогласного кандея предательски увлажнились.

Парни переглянулись, встали и потихоньку вышли на трап, пользуясь тем, что их Гуру полез под стол – извлекать получившего амнистию, гнуса Бандеру.

– Стареет Петрович! – произнес Федул, когда они поднялись на верхнюю палубу.

– Да… – согласно протянул Лёха и ехидно добавил.– А ты жди завтра утром «подарок» от Бандеры за то, что сдал его!

Лёха рассмеялся, а Федул грустно и обреченно вздохнул.

– Парни, обедаем и выходим на промысел! – раздался голос Кэпа из динамика судовой связи, висевшего прямо над ними.

Лёха и Федул оглянулись вокруг….

Играя лучами с легкой зыбью на воде, светило неяркое, но такое желанное северное солнце. Сейчас уже ничего не напоминало о том жутком шторме, сквозь который довелось пройти вчера хрупкой «Принцессе».

«Моржовая» палуба уже не испытывала на прочность их обоняние и все остальные бытовые неудобства нового судна становились всё более привычными.

Забегая вперед, могу сказать, что «Принцесса Эсмеральда» стала по-настоящему родной для парней. Они сделали на этом судне не один, и даже не два рейса…

Лёха, превратившись со временем в толстого и тяжелого на подъём обывателя, иной раз с тоской вспоминает те славные времена, когда он не мог уснуть в полной тишине квартиры, не слыша работы Главного Двигателя или выборочного комплекса. Вспоминает классных парней и мудрых старших товарищей, с которыми довелось пересечься на долгом морском пути. И даже паскудного типа Бандеру, он с удовольствием чмокнул бы сейчас в нос, предварительно угостив чем- нибудь вкусненьким…

Время неумолимо. Грустно, господа и товарищи…

В одной из укромных бухт холодного Охотского моря, на лёгкой водной зыби, тихо покачивался, бросив якоря, старина- плавзавод.

Работа на нём не прекращалась ни на минуту. Вот и сейчас, одна из смен большой плавучей фабрики выдавала очередные тонны готовой продукции на стол большой страны.

Со стороны открытого моря к плавзаводу, бодрой и уверенной поступью, лихо заходил на швартовку один из приписанных к нему траулеров добывающей флотилии.

И, вроде бы, всё шло своим привычным чередом. Всё, за исключением одного интересного момента…

Законное место капитана при швартовке, на крыле мостика, с левого борта, занимал огромный и чёрный, как большой кусок рубероида, красавец-дог!

Положив передние конечности на борт, массивный, устрашающего вида пёс, как влитой, врос крепкими задними лапами в палубу, застывшим, немигающим взглядом, снисходительно поглядывая на царившую вокруг рабочую суету. На голове дога гордо красовалась парадная штурманская фуражка.

Швартовые команды на баке* и корме**, натянув на свои физиономии непроницаемые маски японских «якудза», изо всех сил старались сдержать рвущийся наружу смех, глядя на изумленные лица «базовских», сбежавшихся со всех концов огромного плавзавода для того, чтобы поглазеть на диво дивное.