Илья Бушмин - Дорога смерти – 3. Игра с огнём

– Самое жуткое, когда ты просыпаешься – и понимаешь, что в твоей жизни нет больше ничего и никого. Это заставляет очень сильно… пересмотреть свои взгляды на эту самую жизнь. Когда я очнулся в больнице, выворачиваясь наизнанку от боли, я понял это. У меня не было жены. Не было ребенка, которого я даже не видел, но который существовал. У меня не было даже дома. Было только собственное проклятое тело. Которое не смогло сделать ничего…. А могло просто валяться и смотреть, как уничтожается все.

Следующие кружки они выпили почти залпом. Бегин сам, наплевав на уговоры Рябцева, который предлагал его оттащить, сходил в туалет. Вернувшись за стол, пьяно хмыкнул:

– Я забыл про ногу. Наступал на нее. Обещал не забыть, что с ней, а сам забыл.

Рябцев мутным взглядом посмотрел на ногу Бегина, едва при этом не свалившись на пол, на самого Бегина.

– Почему тебе не больно? – икнул Рябцев.

– Что?

– Почему тебе не больно? Я давно заметил. Там на трассе ты расхерачил ногу о сухую ветку. Почти до кости. Вчера ты проткнул ногу насквозь… Почему тебе не больно?

Бегин поколебался. Но он был пьян, и язык развязывался сам собой.

– У меня анальгезия. Такая херня, при которой из-за передозировок обезболивающими и сильных стрессов, в общем, перегрузки нервной системы, ты теряешь способность чувствовать боль. Совсем. Если тебя режут, ты чувствуешь прикосновение. Чувствуешь, как в ране на твоем теле копается рука. Чувствуешь почти все… Кроме боли. Ее нет. Чертовой боли – нет… Ты можешь сидеть, пить пиво, гнить заживо… и даже не подозревать об этом.

Бегин залпом влил в себя остаток пива и, шатаясь, побрел к стойке заказывать еще.

Рябцев смутно помнил, как долго они сидели в баре и сколько еще выпили. В памяти отпечаталось, что Рябцев пытался волочить Бегина по улице, а тот упирался, выдергивал руку и шагал сам. В подъезде он хотел идти по лестнице – Рябцев еле уговорил его отправиться наверх лифтом. Около квартиры Бегин, что-то бубня, искал «куриные лапы» на полу лестничной клетки и порывался выхватить пистолет и отправиться зачищать от убийц из банды ДТА верхний этаж.

Все это время из головы Рябцева, который протрезвел на свежем ночном воздухе, не выходили словно отпечатавшиеся там слова Бегина.

– Володя, я не боюсь смерти. Серьезно. Совсем. Я ведь очень много думал об этом… Это как младенцы боятся ступить на зеленую траву, не понимая, что она из себя представляет. А где есть страх, там мы сразу создаем мифологию. И это всегда мифология ужаса. Но ведь никто не вернулся оттуда, чтобы унять этот священный ужас перед неизвестным – или наоборот, чтобы убедить, что бояться реально стоит. Так почему мы, приземленные сгорбленные к земле насекомые, так уверены, что после смерти нас ждет что-то ужасное? Мы ведь уже переживали смерть однажды. В тот самый день, когда мы рождались. Привычная для нас вселенная разрушилась, а впереди был яркий свет – и леденящий душу ужас. Говорят, родовая травма так сильна, что мы всю жизнь несем на себе ее отпечаток. Это было самое ужасное, что мы все пережили. Но мы – пережили. А потом нам сказали, что это была вовсе не смерть. Так ведь? Оказалось, что это было только начало жизни. Так стоит ли бояться? Когда я сдохну, кто знает, может быть, не будет ничего. Наступит пустота. Но если сознание останется жить, я закрою глаза и полечу туда, где свет. А весь этот рукотворный ад, который мы якобы любим, но на который жалуемся каждый божий день, всю свою жизнь, с утра до вечера, – Бегин махнул рукой вокруг, – пусть катится к чертям собачьим.

Рябцев все-таки сумел не только затолкать упирающегося и что-то бубнящего Бегина в квартиру, но и даже довести его до кровати. Бегин отключился мгновенно – сразу, как уронил голову на подушку. Рябцев, спотыкаясь и матерясь, скинул с него обувь. Даже в кромешной темноте было видно, что бинты на ноге Бегина были красными – кровь из открывшейся кровоточащей раны пропитала каждый миллиметр перевязки.

– Почему – «не было дома»? Ты сказал… тогда, когда рассказывал… Ты сказал, что у тебя не стало даже дома.

– Они его сожгли.

Ничего не соображая, Рябцев уставился на Бегина.

– То есть как? А ты – ты был внутри? – Бегин кивнул. – Погоди. Тебе сломали руки. Ноги. Жуть, б… дь, какая… Подожгли все… Как ты выжил? Как ты выбрался?

– Вытащили. Не знаю точно. Я пришел в себя в больнице. Открытые переломы рук и ног. Даже пальцы на ногах, и те сломаны. Всмятку 12 ребер, некоторые на шесть-семь осколков. Эти куски костей, б…, проткнули все, до чего смогли достать. Легкие, диафрагма, печень. Каким-то чудом, хер знает каким, уцелело сердце, иначе я бы здесь сейчас не сидел. Отбили почку. Из-за внутренних кровотечений даже часть кишечника вырезать пришлось… – Бегин ухмыльнулся, пытаясь сфокусировать взгляд на Рябцеве, который не сводил глаз с Бегина. – Меня собирали по кускам. Как чертов пазл. Тридцать две операции подряд в течение года.