Натиг Расулзаде - Мы всем здесь надоели

Однажды утром сын приехал за ней. Она его еле узнала, к тому же у Нушабы начинался кризисный период болезни, и врач в доме, предварительно побеседовав с сыном старухи, предупредил его об этом и посоветовал повременить и пока не забирать её из больницы. Но сын, Эмин настоял на своем.

– Я уже сиделку нанял, – сказал он врачу. – Не думаю, что ей будет у меня хуже, чем здесь.

Высказано было предельно откровенно, как привык Эмин разговаривать за долгие годы жизни в Америке. Врач вызвал Нушабу к себе в кабинет, где она встретилась с сыном.

– А, ты тоже пришел? – встретила сына Нушаба довольно прохладно непонятной фразой. – Жарко на улице? А собак все еще выгуливают?

Эмин хотел что-то сказать, поднялся с кресла в котором сидел, но врач сделал ему знак, и обратился к старухе:

– Нушаба, кто это? Узнаете?

– Конечно, – пренебрежительно хмыкнула старуха в адрес врача, задающего глупые вопросы. – Это мой покойный муж, Алекпер, кто же еще?..

Врач многозначительно посмотрел на Эмина.

– Ничего, – успокоил его Эмин. – Я все равно должен забрать её.

Врач не стал возражать, ведь с уходом каждого больного освобождалось место в больнице.

– Как знаете, – сказал он.

– Мама, я – Эмин, твой сын, меня долго не было здесь, теперь я приехал и мы будем жить вместе. Я Эмин, мама.

– А, – простодушно отозвалась Нушаба, погасшим взглядом уставившись на сына. – Конечно… А я думаю, как это Алекпер, он же умер давно?

– Это у неё возрастное, склероз, – сказал врач. – К её болезни отношения не имеет.

Эмин забрал мать к себе и поручил её заботам сиделки, он нанял даже двух сиделок, одну ночную. Квартира была большая, в престижной новостройке. Нушаба обеих сиделок принимала за свою дочь, ни та, ни другая не возражали.

На следующее утро, во время завтрака Эмин стал рассказывать матери о своей жизни в Америке. Она слушала внимательно, казалось, теперь это был совершенно другой человек, чем вчера.

– Я жил в Америке, в городе Балтиморе. Я чувствовал в себе силы и способности, чтобы по-настоящему раскрутиться, хотел разбогатеть и взять тебя к себе туда, в Америку. Это страна огромных возможностей. Но мне сразу не повезло. Я нашел работу в типографии, как раз в то время, когда хозяева издательств и типографий стали ущемлять права работников. Типографские работники вышли на демонстрацию протеста против увольнений и урезаний зарплат. Толпа была человек в триста с плакатами, с речами профсоюзных активистов, все честь честью, все проходило спокойно, полиция наблюдала, но потом вдруг какие-то молодчики-провокаторы учинили драку, беспорядки, началась потасовка, полиция с дубинками, я оттолкнул полицейского, он упал, ударился головой о тротуар, потерял сознание, несколько суток пробыл в коме, но потом, слава богу, выкарабкался. Меня посадили. Дали адвоката, он старался доказать, что это не нападение на полицейского, случайность…

Старуха сочувственно качала головой, слушая рассказ сына. Вдруг протянула руку, неуверенно, несмело погладила его по голове, почти такой же седой, как её голова.

– Мой сынок… – сказала она.

Эмин вздрогнул отвыкший от материнской ласки, он взял её руку, хотел поднести к губам, но заранее почувствовав в этом жесте что-то фальшивое, стал долго смотреть на маленькую, сморщенную руку матери в своей ладони, что-то стремясь узнать о ней по руке, сам не понимая, что именно, позабыв, что подобное узнавание может произойти только сердцем, а не умом, не головой. Он рассказывал ей о годах, проведенных вдали от неё, и это было что-то вроде короткого отчета, и ему было приятно, что она так внимательно слушает его, не перебивая, и во взгляде матери он видел сочувствие всему, что с ним произошло.

– Вот, мама, такие дела… – подытожил Эмин свой короткий рассказ. – Уехал, мне было под сорок… Семью не создал. И теперь я один через столько лет, только ты у меня…

– У тебя есть сестра, – напомнила старуха и, немного помолчав, просительно добавила. – Не держи на неё зла…

Она говорила сейчас как вполне нормальный человек, и это радовало Эмина, и он с удовольствием с ней разговаривал.

– Что ты, мама, – сказал он. – Я понимаю. У них самих тяжелое положение. Муж её без работы. Я им помогу.

– Плохо тебе там было? – вздохнула мать.

– В тюрьме – конечно… Как бы адвокат ни старался, отсидеть все-таки мне пришлось. Потом, после тюрьмы мне помог один человек, я многим ему обязан, и меня после отсидки не отослали, не депортировали. Я стал работать с ним, с моим боссом. Потом открыл свой бизнес, быстро стал на ноги, у меня все получалось. Правда, с непредвиденным опозданием, но что поделаешь, это судьба… Стал прилично зарабатывать, платил налоги. Одним словом – раскрутился. Теперь я нашел здесь в своем городе компаньонов и переношу бизнес сюда, буду жить здесь, мама, с тобой, я позабочусь о тебе, ты теперь ни в чем не будешь нуждаться. – Эмин рассказывал матери историю своей жизни вдали от дома очень кратко, не вдаваясь в подробности, которые ей были бы неинтересны, он рассказывал просто потому, что считал своим долгом донести до неё тот период жизни, о котором она не знала, и в то же время будто подводил итоги всего, что случилось до сих пор.