Нэлли Журавлёва - Соло под аккомпанемент белой флейты

– Интересно?

– Очень, – язвительным тоном ответила девушка.

Ее раздражало черное пальто, холеное, гладкое, «сытое» лицо. «Банкир, наверное, какой-нибудь, или бизнесмен, или бандит, – подумала она. Для нее все эти понятия были равнозначны. «А руки какие белые, и ногти, как отполированные, а может, под лаком…», – подумала девушка.

Сноб на какое-то время замолчал, потом снова заговорил, будто обращаясь вовсе не к ней:

– Мир тесен … («Кого-то убрать захотел, чтоб тебе просторнее было?» – мысленно отреагировала Наташа) Не знаешь, где можешь когда-нибудь столкнуться с человеком, которого когда-то проигнорировал. Однажды в Лондоне («Ого, в Лондоне?!») мне пришлось повстречаться с нашим, русским. («С каким это вашим? – Новым русским?») Я совсем не предполагал его когда-либо встретить, настолько наше знакомство здесь в России, было случайным и мимолётным, но! – он поднял указательный палец кверху – запомнившимся. Господин этот («Хм, господин!») оказался таким интересным и нужным человеком («Главное – нужным» – снова хмыкнула про себя Наташа), что мы уже не могли обойтись друг без друга. Мы и сейчас дружны («Интере-есно: вы знакомы и с таким понятием, как дружба? Может, ещё знаете, что такое любовь к ближнему?»).

– Что вы делали в Лондоне?

– У меня там были важные дела.

«Ясно, – подумала Наташа, – пристраивал наши денежки в лондонском банке». А вслух сказала:

– Что же, там по Лондонам разъезжаете, а здесь электричками не брезгаете?

– Не брезгаю, – улыбнулся сноб, – езжу навещать маму.

– У вас и мама есть?

– Есть, как у всех, – рассмеялся сноб.

– Что же вы свою маму не пристроите где-нибудь в своем Лондоне?

– Моя мама не хочет быть пристроенной ни в чьём-то Лондоне, ни в Москве, ни даже в нашем городе. У неё есть домик в деревне с русской печкой, банькой и огородом. Она хочет жить там и копаться на своих грядках. А дороги в деревню, кроме железной, нет.

– Возьмите, да постройте.

Сноб продолжал широко улыбаться, Наташа не выдержала:

– Что вы все улыбаетесь? Я такая смешная?

– Нет, что вы! Вы совсем не смешная… вы очень красивая. И занозистая. И, наверное, умная.

– Почему это – наверное? Может, я действительно умная.

– Не возражаю.

Он всё так же улыбаясь не сводил с Наташи глаз, отчего ей было и приятно, и вместе с тем неуютно: хотелось что-то поправить на себе, изменить позу, не допустить ненужного выражения на лице. Еще полгода назад она решила поступать в театральный: руководитель школьной самодеятельности прочил ей большое будущее. Но сейчас она вдруг почувствовала себя бездарной. «Что ни делается, все к лучшему, – подумала она, – у меня голос, причем редкий, и с ним моя дорога к славе будет короче. И придёт время, когда такие, как этот сноб будут преподносить мне роскошные букеты цветов и надеяться на мое благосклонное к ним отношение. И им, таким, будет стыдно вспоминать, как они когда-то воспринимали её не всерьёз».

– И куда же вы так рано направляетесь? – снова заговорил сноб.

– В консерваторию, – подняв подбородок, ответила Наташа.

– Очень мило. И что же вы там будете делать?

– Петь. А вам какая разница?

– Вы правы, никакой. Но у меня там есть большой друг, профессор Богатова.

Часто в пути завязывается разговор с человеком, с которым вряд ли придётся ещё столкнуться. Сноб говорил и говорил, о погоде-о природе, а Наташа будто язык проглотила. В голове её лихорадочно металась мысль: «Прав он: мир тесен. Хорошо, что он не знает меня, а то доложит своей Богатовой. А ничего хорошего не жди, если с самого начала в консерватории, в которой вдруг придётся учиться целых пять лет, обо мне кто-то будет думать плохо. Неизвестно еще что это за Богатова. Вдруг какая-нибудь желчная кикимора».

В этот момент в вагон вошли двое: джинсовые девушка с парнем. Парень заиграл на флейте, девушка запела. Казалось бы, явление заурядное: в электричках не только торгуют разной разностью, но и постоянно то поют, то играют на всевозможных музыкальных инструментах. Люди к такому явлению давно привычны и чаще всего никак не реагируют. Но эти двое своим репертуаром и исполнением вызвали оживление среди пассажиров, и когда шли по проходу в следующий вагон, парень, с благодарностью раскланиваясь, не успевал подставлять шапку не только под звонкие монеты: кое-кто, у кого кошелек потолще, особо расчувствовавшись, протягивал хрустящие купюры.

Сноб положил в шапку парня сотенную бумажку, отчего тот, удивлённо подняв брови, благодарным жестом приложил руку к сердцу.