Найо Марш - Убийство под аккомпанемент

Лорд Пастерн-и-Бэготт

Леди Пастерн-и-Бэготт

Фелиситэ де Суз — ее дочь

Достопочтенный [1] В Англии титул детей сановников и пэров. — Здесь и далее примеч. пер. Эдвард Мэнкс — двоюродный кузен лорда Пастерна

Карлайл Уэйн — племянница лорда Пастерна

Мисс Хендерсон — компаньонка-секретарша леди Пастерн

Слуги в особняке на Дьюкс-Гейт:

Спенс

Мисс Паркер

Мэри

Миртл

Гортанз

Уильям Дюпон

Оркестр «Морри Морено и его Мальчики»:

Морри Морено

Хэппи Харт — пианист

Сидни Скелтон — барабанщик

Карлос Ривера — аккордеонист

Цезарь Бонн — управляющий ночным клубом в «Метрономе»

Дэвид Хэн — его секретарь

Найджел Батгейт — журналист «Ивнинг кроникл»

Доктор Оллингтон

Миссис Родерик Аллейн

Уголовно-следственный отдел Нового Скотленд-Ярда:

Старший инспектор Аллейн

Инспектор Фокс

Доктор Кертис

Сержант Бейли — дактилоскопист

Сержант Томпсон — фотограф

Сержанты Гибсон, Маркс, Скотт, Уотсон и Солис

Прочие полицейские, официанты, оркестранты и т. д.

От леди Пастерн-и-Бэготт племяннице

ее мужа мисс Карлайл Уэйн

3, Дьюкс-Гейт

Итон-плейс

Лондон, ЮЗ1

«Дражайшая Карлайл!

Мне было сообщено — в лишенной логики манере, характерной для высказываний твоего дяди, — о твоем возвращении в Англию. Добро пожаловать домой. Возможно, тебе будет интересно узнать, что я воссоединилась с твоим дядей. Побудила меня целесообразность. Твой дядя намеревается передать поместье Глоучмер государству и потому вернулся на Дьюкс-Гейт, где, как ты, вероятно, слышала, я живу вот уже пять лет. В послевоенные годы мне пришлось жить под его крышей с членами одной эзотерической центральноевропейской секты. Твой дядя даровал им — как выразились бы в колониях — право проживания, надеясь, без сомнения, вынудить меня вернуться на Кромвель-роуд или под кров моей сестры Дезирэ, с которой мы ссорились всю жизнь.

Прочие иммигранты-насельники были возвращены в соответствующие страны, но секта осталась. О характере ее можно составить достаточное представление по тому, что они умудрились перенести в бальный зал несколько валунов, что их церемонии начинались в полночь и проводились с антифонными криками, что положения их веры как будто воспрещали пользоваться водой и мылом, равно как и остригать волосы. Полгода назад они отбыли в Центральную Европу (я никогда не осведомлялась, куда именно), и я осталась полноправной хозяйкой особняка. Приказав его вымыть и выскоблить, я приготовилась к безмятежной жизни, но вообрази мое разочарование! Безмятежность оказалась невыносимой. Сдается, я приспособилась к гвалту и столпотворению по ночам. Я привыкла встречать на лестнице личности, более всего подходящие на роль грязных мелких пророков. Я уже не могла выносить тишину и ненавязчивое присутствие слуг. Коротко говоря, мне стало одиноко. А в одиночестве размышляешь над собственными ошибками. И я задумалась о твоем дяде. Неужели непостижимое способно наскучить? Сомневаюсь. Когда я вышла замуж за твоего дядю (ты, думаю, помнишь, что он тогда был атташе вашего посольства в Париже и частым гостем в доме моих родителей), я уже была вдовой, а потому не jeune fille. [2] Девочка (фр.). Я не требовала рая на земле, но в равной мере не предвидела абсурдных нелепиц. Предполагается, что по прошествии некоторого времени от супруга уже не ожидаешь невозможного. Если он держится осмотрительно, остаешься в неведении. И тем лучше. Можешь примириться. Но твой дядя незнаком с тактом или с осмотрительностью. Напротив, будь налицо интимные связи, о которых я, думается, намекнула, мне немедленно стало бы о них известно. Однако вместо второй или третьей demi monde [3] Дама полусвета (исп.). мне пришлось иметь дело с — в порядке очередности — Цитаделями Армии спасения, приютами для индийских йогов, шабашами для изучения ритуалов вуду, короче — с тысячью и одной пустой и смехотворной навязчивой идеей. С ужасающей виртуозностью твой дядя обращался от учения христодельфийцев к практикованию нудизма. Его выходки, учитывая его почтенный возраст, становились все более возмутительными. Удовольствуйся он тем, что сам разыгрывает шута на потеху толпе, и оставь меня сокрушаться за него, я, вероятно, сумела бы смириться. Но нет, он потребовал моего участия.