Гореликова - Я - женский род, настоящее время. Сборник рассказов

– Ира быва права. Вы действительно не понимаете Скрябина.

Он забрал у нее ноты, сел за второй рояль и заиграл.

Лиля, конечно, много раз слышала эту сонату, и в концертах, и в записи – но здесь, на расстоянии вытянутой руки это было совершенно другое дело. Здесь – нагромождение диезов и пауз, сквозь которые она продиралась, проклиная Скрябина с его синестезией, и Кота, и свои крошечные ручки вдруг превратились в Анькин порывистый шепот: «Лилька, он такой… такой!»

«Да какой такой?» – нетерпеливо тормошила Лиля, но Анька только прижимала к груди кулачки, и глаза ее ликовали, точно так, как вырвавшаяся наконец на свободу тема, парящая над восторженными аккордами. Теперь Лиля поняла: он – такой .

Не то чтобы она его соблазнила. Но сорокадвухлетний мужик не может устоять перед влюбленной в него двадцатитрехлетней девчонкой – так она, во всяком случае, думала.

Ей нравилось убирать его единственную, но большую и светлую комнату, протирать щербатые клавиши старого Беккера, и зеленую лампу, и фотографии Рахманинова и Листа. Только книги, целую стену книг, пылесосить она не любила – хотя читать их, конечно, любила, каждую свободную минуту. Там были Маркес и Кундера и еще много всякого – Миша, должно быть, потратил состояние. Но в голове почему-то все время неприятно вертелось: «облигацию мне в музее дали». Даром только птички поют, говорила мама. Все шло слишком гладко, и это беспокоило.

На пятом курсе она бросила свою съемную халупу и переехала к нему.

– Только смотри, – предупредил он, – никому! Ни подружкам, ни родителям!

– Ну, родителям, – попыталась возразить она.

– Ни-ко-му, – повторил он и рассказал о Гомельском.

Гомельский был легендой. Он учился у Нейгауза. Он дружил с Гилельсом. Половина преподавательского состава, включая самого Мишу, были его учениками. Это его и погубило.

– П-понимаешь, – нервничая, Миша не только не выговаривал твердого «л», но еще и заикался, —п-понимаешь, он п-позорил их п-перед студентами. Вмешивался в уроки, менял п-программы. Его можно п-понять —П-пигмалион тоже не воспринимал Гаватею всеръез. И они п-подвожили под него п-первокурсницу.

Она понимала эту первокурсницу.

– Можно быво п-просто п-подождать, – продолжал он, – но у них кончивось терпение. Они п-подвожили под него п-первокурсницу и «свучайно» застали их вместе. Был жуткий скандал. Ваш любимый Грозный Мерлин…

– Гудвин, – тихонько поправила она.

– Да, Гудвин – сдевал вид, что это его не касается. И его выгнали. То есть отправили на п-пенсию. Красиво, с цветами и речами. Но п-по сути выгнали.

Лиля испуганно молчала, а он добавил:

– Так что смотри – никому!

И она не сказала родителям, благо, те были в далеком Белгороде. Родители узнали за неделю до свадьбы и за пять месяцев до рождения внука.

Вечерами он занимался, а она лежала под роялем и слушала, закрыв глаза. Под роялем была совершенно особая акустика, и ей казалось, что Миша играет лично для нее. Иногда, впрочем, она валяла дурака: дожидалась, пока он остановится и щекотала его босую пятку. Он дрыгал ногой и кричал, Лилька, не отвлекай! Но она отвлекала, иногда надолго.

В один из таких вечеров она нагишом устроилась у него на плече и задала первый в их совместной жизни провокационный вопрос: почему ты выбрал меня? Мужчинам не следует задавать такие вопросы, никогда не знаешь, что услышишь в ответ. Он сонно погладил ее по плечу и пробормотал: ты такая беставанная. От удивления она приподнялась на локте, и он проснулся. То есть я не то хотел, начал оправдываться он. Ну почему же не то, сказала она прерывающимся голосом, очень даже то.

Она поспешно натянула рубашку. Он попытался ее обнять, но она сбросила его руку.

– Найди себе великую пианистку, – сказала она и отодвинулась к самому краю.

Он вздохнул и буркнул:

– У меня уже быва великая пианистка.

Она не спала всю ночь, обдумывая полученную информацию, а утром встала, поджарила блинчики, погладила ему рубашку, поцеловала перед уходом – и больше никогда не задавала провокационных вопросов. Кроме того раза.

Расписались в июле, в уютном маленьком ЗАГСе на Пугачева. Мама приехала обиженная, что все узнает последней («Как раз ты узнала первой», сказала Лиля), хмуро сунула Лиле подрезное кремовое платье («Какая ты умная, мамочка», подлизалась Лиля), хмуро расписалась в загсовской книге. Папа, наоборот, подмигнул Мише и показал большой палец, за что мама сердито шлепнула его по руке. Миша, неожиданно импозантный в костюме, безмятежно улыбался.