Алексей Казаков - Эрос и Танатос. 20 историй о переплетениях любви и смерти

– Боже мой, боже, – шептала она, – это же грех, этот грех ложится на нас обоих… Но теперь мы вместе, навсегда, да, Мотя?

– Конечно, Наташенька, любимая моя…

Луна сверкающей монетой висела в окне. Матвей встал с кровати и задёрнул чёрно-серые клетчатые шторы. Наташа плакала, вытирала слезы простыней и маленькой подушкой из цветных лоскутков. Постепенно успокаивалась. И неожиданно спросила:

– А бетон уже схватился?

– Пока не полностью. Ещё около часа, и… и будет монолит.

– Ясно… Сегодня полнолуние… Знаешь что, – она заговорила почти спокойно. – Почитай мне то стихотворение, как тогда в мае, когда мы познакомились. Ну, на палубе, когда мы подходили ночью к Валааму. Это когда, помнишь, сильно опоздали из-за шторма на Ладоге. Тоже ведь было полнолуние. Про полнолуние почитай. Пожалуйста.

– Про полнолуние? Тебя понравилось?

– Да. Очень. Это твоё было или ты тогда обманул меня? Наверное, хотел мне понравиться? – она судорожно перевела дыхание, попыталась улыбнуться.

– Конечно, хотел. Но не обманул. Да, сам сочинил. К одному спектаклю, но не для ТЮЗа, а для другого театра. Но оно не понадобилось…

– Ну почитай…

Он, лёжа, подперев рукой голову, стал негромко декламировать:

– Хватит, милый… Спасибо. Дальше не надо. И так на душе тяжко.

Она почти по-детски всхлипнула… потом вдруг изменилась, напряглась, сверкнула при инфернальном лунном свете неприятной, злой улыбкой:

– Бетон скоро схватится… Знаешь, а он… – она быстро сглотнула, как будто подавилась словом «он», продолжила: – …он другой могилы и не заслуживает. На нём самом крови, что того бетона в траншее.

Матвей молча кивнул.

– Всё, больше не хочу о нём… Давай спать, мой хороший… Завтра тебе снова играть роль гастарбайтера… Знаешь, – она погладила его по голове, нежно, по-матерински, – и хорошо, что тебя уволили из этого дурацкого ТЮЗа, ну сколько можно зайчиков и буратин изображать… ты ведь рассказывал… Ты ведь не мальчик… Знаешь что, – она оживилась, – я этот недострой продам, и уедем мы с тобой жить, скажем, в Испанию. Или… ну не знаю… на Кипр, может быть… Подумай об этом, ладно? Ну что нас тут держит?.. И вообще – мы с тобой в этой жизни не артисты, а режиссёры. Правда? По большому счёту. Что, не согласен?

– Ну-у… я подумаю обо всем этом.

– Подумай, мой милый… Я люблю тебя больше всего на свете.

– И я тебя…

Она обняла его и забылась тревожным сном, чуть брыкаясь и всхлипывая от не отпускавшего её стресса. Рядом, через каменную стену, под бетонным саркофагом лежала почти сакральная жертва – труп её мужа с перерезанной шеей.

Матвей прикрыл глаза. Он не спал. Он чувствовал, что очень устал. И не только от сегодняшней работы, от напряжения, от казни у края траншеи. Он устал от всей этой истории. Решение о ликвидации Линзы было принято, когда появилась информации о его переговорах с иностранцами о контрольном пакете акций. Речь шла о заводе по производству оправ для очков. («Оправы, очки… – так вот почему мне снились эти странные красные очки! Красные от крови?» – подумал Матвей). Оправы оправами, но предприятие по производству мирного и безобидного товара в случае войны быстро конвертировалось в завод по изготовлению пороха. Сырьё, материалы – те же. Переналадка оборудования – несколько дней. Но то ли по недомыслию, а скорее – по злому умыслу – завод стратегического значения не был включён в список предприятий, приватизация которых с участием иностранного капитала категорически запрещалась. Этим пробелом и воспользовался толстошеий и свинцовоглазый бывший вор в законе, а впоследствии авторитетный делец Феликс Токарев, в своих кругах именуемый кличкой Токарь.

В сводках и ориентировках он проходил под другим псевдонимом – Линза. Ни посадить, ни даже задержать его по закону не удавалось – Токарь-Линза был умён, хитёр, изворотлив и не жалел денег на взятки. Матвей Белоколос, старший лейтенант секретного спецподразделения «Тетива», после получения приказа несколько месяцев подбирался к решению задачи, получил санкцию действовать через жену Линзы… и вот вопрос закрыт. Точнее – зарыт. В бетон вмурован труп человека, представлявшего угрозу государственной безопасности.