Татьяна Краснова: Марина. Серия «Знакомые лица»

Петровна и Глебовна обменялись глубокомысленными взглядами, а брат с сестрой уже выбирали место, и Павлик спрашивал:

– А она чего делает, эта птица Феникс? Счастье приносит? А откуда?

В КАБИНЕТЕ истории стояла добротная, внушительного вида кафедра. Когда Макакус на нее влезал, начиналось всеобщее веселье. Он был маленького роста, и над кафедрой торчала одна голова, да еще рука, машущая указкой, – ну, прямо кукольный театр.

Еще у Макакуса была такая особенность: он вытягивал из воротника шею, будто ему не хватало воздуха, причем периодично: втянет – вытянет, втянет – вытянет. Кожа на скулах натягивалась, обозначался острый кадык, всё горло было в каких-то выступах и углублениях, а Жанна утверждала, что учитель – мутант, и под ушами у него миниатюрные жабры.

Макакус знал, что служит для учеников посмешищем, и старался как можно реже влезать на кафедру, но с другим недостатком бороться не мог и расхаживал по рядам, втягивая и вытягивая шею. Голос его соответственно то повышался, то понижался. Предмет свой он любил и знал досконально, и те, кто изредка давал себе труд прислушаться к его словам, узнавали много интересного.

Но это тут же забывалось, доставались рогатки, из конца в конец класса летали бумажные шарики, трещали стулья, порой даже раздавались взрывы смеха – Макакус был беспомощен. Он не только не мог «держать этих чертей в узде», но даже выгонять за дверь не умел. Он был незлопамятен, не писал в дневники замечаний, никому не жаловался, но доброты его никто не замечал, и она оборачивалась против него. Из поколения в поколение никто не раскрывал учебник истории, а вызовы к доске превращались в клоунаду. Его уроков ждали с нетерпением, и на Макакусе отыгрывались за трепет перед Рахилью и строгость остальных учителей.

И сегодня в классе царило веселье. За последними партами рассказывали анекдоты и громко смеялись. Часть учеников развлекалась с мобильниками: одни занимались играми, время от времени выражая вслух свои эмоции, то есть попросту вопя, другие разговаривали, тоже практически вслух. Стайка девчонок, слетевшись к журналу мод, обсуждала фасоны.

Приличнее всех вели себя Рудик, который сосредоточенно списывал домашнюю работу по физике, и Артур, тихо читавший какой-то ученый труд, правда, явно не исторический.

Рафаэль слушал радиоприемник, тоже, в общем, не привлекая к себе внимания, но потом он захотел, чтобы и Марина послушала, и протянул ей один наушник. Музыка, которую он поймал, ей понравилась, но при одном только взгляде на Макакуса, что-то бубнящего в углу, делалось и совестно, и жалко – словом, пропадало всякое настроение. А тут еще и Жанна решила присоединиться, и Рафаэлю пришлось убрать наушники и прибавить громкость. Макакуса стало совсем не слышно.

Взглянув на него, Марина дернула Рафаэля за рукав:

– Хватит! Потом дослушаем.

Но Жанна досадливо махнула на нее рукой.

В это время Рудик, уже успевший списать домашку, достал из рюкзака коробку, дождался всеобщего внимания и жестом фокусника выпустил на парту огромного рогатого жука. Девчонки шарахнулись, завизжали, ребята засмеялись, жук пополз. Визг, вопли, паника, упал стул, кто-то метнулся со своего места. Макакус, тихо объяснявший что-то у карты, замолчал, хотел продолжить, но не услышал собственного голоса.

– А голос нашей истории опять несется через все эпохи и века, – проговорила Рахиль на другом этаже. Директор кивнул. – Старик совсем не способен держать этих чертей в узде. Надо что-то предпринимать.

Тут зазвенел спасительный звонок. В опустевшем за секунду классе остались жук, Макакус и перевернутые стулья.

ОНИ впятером медленно шли из школы.

Почему мы так безжалостны к Макакусу, думала Марина. Почему у всех одновременно пробуждается какая-то животная жестокость? Оттого, что его никто не боится? И издеваются не над ним самим – нет, его даже не замечают, – а над его беспомощностью. Все ругают Рахиль, но признают-то только ее – палку, кнут. Значит, мы – стадо. Обидный вывод. Но можно ли тут что-то изменить, если даже Жанка ничего не хочет слушать?

Жанна – прямая, честная, но и она не может найти в себе сострадание, потому что презирает слабость. Вот она идет рядом: подбородок вздернут, во взгляде – ум, независимость, насмешка – и больше ничего нельзя прочесть. Глаза ее не выдают.

У Жанны твердый характер и крепкие кулаки. Она из тех людей, кто открывает дверь без стука и, набрав полные горсти, не забывает набить карман. Одета она всегда в какое-нибудь броское платье и носит его, не снимая, целый сезон. В конце сезона семья Лончинских производит «большую чистку»: безжалостно удаляются все износившиеся и надоевшие вещи. «Всё, что не нужно – выбрасывать». Старье не хранится. Шить и перешивать здесь не любят. В доме всегда пустота и порядок.