Андрей Дорофеев - Игра больше, чем жизнь. Рассказы

– А как же, сударь! Вот он, умелец наш! – завидя в дверях Андрюшку, весело пробаил купец. – Вот оно, загляденье наше!

Подошёл к Андрюше, взял под белы рученьки, самолично усадил за стол, приказал навалить плошку студня и налить целый штоф морсу.

Андрюша поднял глаза. На него из-под стрехи пялила стеклянные глаза трофейная голова рогача-лося.

– Ну что ж, вы тут побалакайте по важному государственному случаю, а я отойду… – снова сладко улыбнулся Арманов и виновато добавил: – Дела, дела. Слуга рази сделает что правильно без господина? Наставить надо, показать…

И исчез. В обеденной воцарилась тишина.

Господин Татаринов посмотрел на Андрюшку оценивающим взглядом, и вдруг улыбнулся, превратившись из чопорного владельца мануфактуры в хитрого толстяка-балагура. Убрал монокль с носу и жестом руки выгнал скрипача.

– Ну что, друг дорогой. Меня зовут Татаринов Степан Аркадьевич, я состою знатоком по искусствам при царском дворе. Ведаю всеми изображениями и резными фигурами, а также и галереей картинной. Ты был в Москве?

Андрюша без слов покрутил головой – "нет".

– Знаешь ли художников каких знаменитых, росписи или картины их по именам?

Андрюша опустил голову и снова покрутил ею.

Но Татаринов, кажется, даже оживился и хлопнул рукой по коленке.

– Так это хорошо! Значит, нет у тебя идола, коему в рот смотришь. Что молчишь?

Андрюша пожал плечами. Ему было нечего сказать послу. Но не смолчишь же нарошно?

– В гимназии рассказывали по искусству. Я не запомнил. Неинтересно было.

– Неинтересно, вот как? Хм… – задумался вдруг Степан Аркадьевич. – Что ж. Я приехал, чтобы пригласить тебя на царскую службу. Зело понравилась царю картина твоя. Хочет он тебя живописцем при дворе сделать. Будешь писать картины, царь тебе жалование какое-никакое поставит. Будут твои картины и в иных землях знать. Пойдешь на службу?

Андрюша покрутил головой опять.

Татаринова прямо-таки вышибло из довольного настроения. Он вскочил, опёрся на стол и уставился на Андрюшу.

– Малец, да что с тобой, сокол? Тебя опоили, что ли? Зелья колдовского дали? Может, угрожал тебе купец, приказал молчать? Ведь говоришь ты со мною – а будто и не говоришь вовсе! Я говорю с тобою – а словно на стену сырую кирпичную натыкаюсь! Да здесь ли ты вообще?

Андрюшка почувствовал, что к горлу поступает комок – искренни были посольские слова. Посланец царский приехал к нему, бестолочи, а он канителится здесь. Он сдержал слезу и тихо, подбирая слова, сказал:

– Огромная… Огромная благодарность батюшке царю и Вам. За то, что снизошли к холопу и столь щедро оделили его вниманием и поездкою… Но не могу я пойти на службу царскую. Есть что-то, что держит меня в городе родном, что-то, что не могу я высказать. Да и долг у меня перед благодетелем моим огромен…

Посол аж притопнул и хлопнул ладонями о дубовую столешницу.

– Андрей Порфирьевич, да не спишь ли ты? Перед кем у тебя долг – перед Армановым, который выкачивает тебя, аки штольню золотоносную, уже не первый месяц?

Андрюша смолчал, а потом поднял глаза.

– Ваше превосходительство, прошу Вас – передайте царю, что не достоин я милости его… И…

Слеза предательски выползла на щеку.

– Простите… Не могу я! – сказал Андрюша слова, которые ещё мог произнести без рыдания, встал и быстро вышел вон.

Когда Арманов через минуту вошёл в гостиную, перед ним сидел, устало облокотившись на стол, задумчивый Татаринов. Сидел безо всякого столичного лоска, с глазами как у лосиной головы позади него.

Он поднял голову, и устало сказал:

– Карету. Я еду обратно.

Больше Арманов не добился от него ничего.

Татаринов вышел и уехал, а на столе осталась стоять так и нетронутая тарелка с оползающим студнем.

Андрюшка лежал в постели и тихо ревел, уткнувшись в подушку. В голове его стояли любимая Катюша, царский посол, грозящий пальцем, и документ.

Документ.

Несколько дней назад Арманов приехал с собрания злой и вызвал Андрюшку и отца в кабинет.

Порфирий Иванович сразу недовольно начал рассматривать бороду в надверное зеркало.

– Ох, не нравится мне это… Всё ты со своими писульками, что натворил-то теперь?

Андрюша как обычно не ответил ему. В нём уже давно жило гадливо-предательское ощущение, что этот человек, с бородой и вечно навеселе, лишь по праву рождения является его отцом. Ни одной общей мысли, ни одного разговора по душам, ни даже взгляда на то, что Андрюша считал стоящим в этой батрацкой жизни. Андрюша мирился, что в его комнате спит, ест и пьёт водку чужой человек.