Давид Шварц - Восхождение

– Эх, цены ты себе не знаешь, парень! Душевный ты, а это то, что любая баба ищет… Возьми меня замуж, Додик, а?

Но чаще всего я бродил один в Гурьевском бору, понемногу увеличивая нагрузку. Вначале это были получасовые пробежки легкой трусцой, потом время увеличивалось.

Но все же лучше всего мне было при нормальной ходьбе, когда к ощущениям пружинистого шага добавлялись напоенный запахом хвои соснового леса воздух, глаз успокаивала чистая зелень, а слух радовала звонкая, глубокая тишина, сопровождаемая лишь шумом ветра в ветвях да перекличкой сорок и дятлов. Никто не мешал спокойно думать о бренности бытия, о бессмысленности перегрузок на работе, лишь отнимающих здоровье и о коварстве женщин, всеми способами старающихся захомутать мужиков с тем, чтобы потом сесть на шею и дергать нервы.

Разумеется, эти спокойные размышления меняли русло, если рядом вдруг оказывалась Ольга, либо другие дамы, посредством которых я хотел отвлечься от столь же назойливых, сколь и мрачных размышлений о будущем моей семьи, так как решение уйти от Лидии уже давно назрело. Надо найти другую, надо!

– Долго так я не выдержу, – твердил я себе, – не выдержу…

И шел дальше по каменистой тропинке, поднимающейся в гору… … – Надо, что-то надо решать, ведь придет когда-нибудь время действовать, – понукал я себя, набирая километраж то по дорожкам Гурьевского бора, то по серому асфальту загазованных центральных улиц Энска, а то и по грязным ухабам заброшенных улочек рабочих районов города, где цивилизация проявляла себя разве лишь в наружных телевизионных антеннах над покосившимися домиками несчастной рабочей бедноты.

Мне шел уже тридцать пятый, потом тридцать шестой, потом…

А ее, той самой, которой я до сих пор так и не встретил, но красивой, стройной, доброй, отзывчивой, способной понять мою, запутанную самим собой, судьбу, – так и не было на моем пути! С Леной, выдуманной мною для себя на втором курсе, той самой романтической своей любовью, которая, в сущности, была одной из самых главных причин моего нервного истощения, я практически не встречался.

Лишь иногда на главной аллее огромного завода, где мы оба работали, в обеденный перерыв интеллигентно раскланивались и расходились, не вдаваясь в воспоминания и не вдаваясь в прошлое, в котором, по сути, не было ничего совместного. Я жил в скорлупе иллюзорной неземной любви к ней, она – твердо ступала по земле своими полными ножками.

Чтобы избавиться от наваждения после этих случайных встреч, на сто раз прокручиваемых затем в мозгу, и на двести раз продумывая каждое брошенное ею слово, надеясь найти в нем затаенный смысл, я уезжал после работы в бор, где бродил, пугая редких встречных шепотливым бормотанием наших невнятных и, в общем-то, обыденных диалогов, лишенных, естественно, глубокого содержания.

Иногда я добирался до обрывистого берега реки и, глядя с высоты на уходящее к закату солнце, ныряющее временами в белые кудрявые облака или в темные тяжелые и мрачные тучи, предавался грустной меланхолии, как говорили в старину, а проще, по-современному говоря, снова начинал задвигаться.

Стол был накрыт великолепно: Лея постаралась как никогда!

В центре стояла огромная алебастровая ваза, привезенная Давидом из Фив, тамошние ремесленники издавна славились гончарным искусством. Необычной формы ваза, объемная, крутобокая, с четырьмя затейливыми ручками и золотой росписью была буквально набита цветами. Нежные желтые ленты мимозы спускались прямо на стол, крупные цветки фиолетового ириса удивительно сочетались с розами самых причудливых расцветок. Еще четыре золотых и серебряных кубка, размером поменьше, наполненные зеленью, украшали углы стола.

Подносы с рыбой разных сортов, от крупных: хромисов, латесов до гигантских окуней и от нежных лобанов и мормир до жестковатых нильских кларий; серебряные блюда с мясом газели, орикса и буйвола, пшеничным хлебом и ячменными лепешками, финиками, виноградом, плодами сикоморы и инжиром чередовались с кувшинами крепкого и сладкого виноградного вина и, конечно же, в глиняных расписных высоких кувшинах было неимоверное количество национального напитка – пива! Ячменное, пшеничное, финиковое – на любой вкус!

Гости были навеселе, разговоры – общими, прерываемыми взрывами смеха и длинными тостами.

Давид с удовольствием вел эту встречу, сидя во главе стола. В последние годы все реже они встречались – старые друзья, учившиеся с ним ремеслу в Фивах и Мемфисе.