Петр Альшевский - Барабаны летают в огне

Вслед за криком из отверстия ракушки жалкая струйка в мизинец.

Вода несоленая, представляется, что дождевая, а-аееахауаау… дьявол!… разъедает горло аммиаком… славненькие ракушки! Что же, проказники вы мои маленькие, ко мне тащут-то… К ОБЫВАТЕЛЮ ВАФУСИЮ несут триста килограммов его погибели.

Гигантского двухстворчатого моллюска-убийцу.

Подсунув под моллюска доски, в носильщиках четыре гориллы.

Не зайцы. Гориллы – не скороходы! Прощайте, я вас покидаю, развернуться и поднажать – план нехитрый, но простота зачастую действенна, и из ельника я в березняк.

Оттуда в тот же ельник.

Ну я и вытворяю: тропинка тут по кругу, но двигаться по ней меня же не вынуждают. Сошел бы – сюда не пришел.

Моллюск сброшен, возле него выставлено охранение, на сторожевом дежурстве опирающаяся на винтовку цапля.

Холостыми в меня пусть стреляет, а от боевых я погибну.

Тяжело опустившись на колючий ковер из шишек и иголок, я переключил мозг на высшую передачу.

Цапля мне враг? во врагов она палит немилосердно? все ли у меня основания думать, что патроны у нее настоящие? мне бы какое-нибудь удостоверение, ладно бы и просроченное, я бы им перед цаплей помахал и… а на что мне к ней подходить? Цапля, моллюск, мне-то с него что… а с осла?

А с утки, что на осле?

До стремян ЛАПКИ У УТКИ ДОСТАЮТ.

Утка она вытянутая – с меня, пожалуй, будет.

На осле мимо меня проскакала, мечом надо мной махнула, сверху на меня свалился разрубленный пополам дракон.

А утка-то за меня! Дракон снижался ко мне, а утка его уничтожила: огнем он меня не сжег, но его половинки на меня упали, меня завалили, из-под их веса мне не выбраться…

Раболепно смотрящий енот.

Он принимает меня за своего хозяина, и я распоряжусь, чтобы он…

он раскрывает пасть.

Иисусе… в ней у него не язык, а член.

Побыв у моего лица, енот заходит мне в тыл, стягивает с меня брюки, я чувствую прижатие его теплой мордочки…

Я твой хозяин! В задницу тебе полагается меня целовать! У-ууу… енот, ты… енот!… енот… ено…

2

Лес лис.

Коварнейший лес ПОДЛОСТИ И ОБМАНА.

Богатый старый родственник, примерный жуликоватый бизнесмен, в него никогда не попадет, и удостоенный встречи Тиндарей Геллас о нем не выпалил.

С коварством партнеров старик, разумеется, сталкивался, но енот его не имел – какой енот, если он и травку-то не покуривал: наркотикам не поддался и денег поднакопил.

И зажался. Попытаться занять у него на скрипки, попытка заведомо смехотворная, но кивать на безработицу, на пустующий холодильник, на превалирующий в семье стон и плач… успокаивая совесть, кошелек он для меня распахнет.

Взаймы было выдано сдержанно, однако Геллас обреченно зарыдал, старик, кряхтя, подбавил, на три паршивых скрипки вроде бы наскребается.

Рубашка у Тиндарея Гелласа не совсем чистая, но карман на пуговицу застегивается, и купюры кладутся под замок, НОВОСТНОЙ ДИКТОР вещает об уходе в отставку финского правительства, одевающийся Валлос бурчит, что мусора мы в себя порядком вбираем.

Макровию Валлосу через час в плавание. На майку он надевает фуфайку. Не взопреешь? – поинтересовался у него Тиндарей Геллас.

Ты в зоне ветров не оказывался, солидно промолвил Валлос. В открытом море они как задуют – в дубленку бы влез, если бы была.

На корабле бы фуфайку и натянул, сказал Геллас. Чего в ней париться, пока до пристани добираешься? Там на улице пекло – будто солнце над землей в пяти метрах висит.

Ко мне ты заявился без моего соизволения, процедил Валлос.

Но нам же с тобой комфортно, ЛУЧЕЗАРНО УЛЫБНУЛСЯ Геллас. Заезжая в Пафос, я теперь всегда к тебе забегать стану!

Твою чтоб…

Наша дружеская связь несокрушима!

Мне твоя дружба…

У тебя моя дружба и у тебя твоя фуфайка. В чем побудительная причина того, что ты ее носишь?

Признаться, я… я ее капитану в укор. Она у меня от него, от Ликомеда. На пятилетие моего пребывания на «Платониде» он мне ее преподнес. Прослойки шерсти, ваты, в нашем климате в ней, как в аду потеешь! А чем вышита, видишь?

На груди медвежонок, прошептал Геллас.