Валерий Рощенко - Матросские рассказы

– Чем дальше на Дальний Восток, тем меньше советской власти! – шутили испытанные остряки.

Синоптики сообщали: Фронт оклюзии продолжает свое дело, в Приморье льет дождь (это в феврале!), аэродромные поля покрылись толстым слоем льда, и ни одна машина не будет принята, пока лед не растопят обескрыленные “примусы” своими гудящими соплами. Некоторые пассажиры, плюнув на ненавязчивые услуги аэрофлота, сдавали билеты, ехали на железнодорожный вокзал. А мы с сероглазой попутчицей не торопились, без устали гуляли по аллеям заснеженных парков, коротая уже третий день. Мягко падал пушистый снег. Стеклянный барабан аэрофлотского ресторана сверкал среди деревьев, как гигантская летающая тарелка. От автомобилей в свете фар валил пар, как от загнанных лошадей, которых никто не удосуживался пристрелить. Лера куталась в мех воротника и молчала. Наверно, ей тоже начинала надоедать эта волынка. До Владика, ее родного города, было рукой подать – сорок пять минут полета, а он по-старому был недосягаем. Надо было что-то предпринять, чтобы скука не сублимировалась в тоску, а та – еще дальше, в ненависть ко всему окружающему миру. Неожиданно для себя, а для девушки тем более, я остановил ее в глубине безлюдной затерянной среди разлапистых елей аллее, взял за борта роскошной шубы и стал целовать в горячие сочные губы. Девушка вначале даже не нашла, что нужно сопротивляться. Только когда я начал расстегивать пуговицы на шубе, она залепетала с дрожью и удивлением:

– Витя, постой! Не надо… Не здесь жех в сугробах!.. Постой! Я – еще девушка!..

Кого это могло остановить, если он решился делать добро!.. Позже, обретя чувство юмора, молодая женщина даже посмеялась:

– Не-ет, это символично! Россия-матушка! Вместо брачной постели – снежные сугробы. Мы могли простудиться в этой пушистой купели!

– Вряд ли, – сказал я. – По первому закону термодинамики – вряд ли!

– Что это за закон? – спросила она, кося глазами.

– Так называемое первое начало термодинамики, – сказал я. – Количество энергии прямо пропорционально теплоте и работе. Энергия здесь – функция состояния.

– Ах, вот оно как?! – протянула она насмешливо. – Ну, тогда конечно!

На втором этаже аэровокзала допоздна работал буфет. Там продавалось странное шампанское: «сверхсухое».

– Такая марка, – объяснила официантка. – Недавно завезли. Я сама еще не пробовала. Вам открыть или сами хлопните пробкой?

Я хлопнул и наполнил бокалы, в них трескались одни золотистые пузырьки, жидкости вообще не видно.

– Однако вкусно, – нашла Лера.

Мы прошли в дальний угол, где обнаружили свободное место. За стеклами огромных окон по-прежнему валил снег, сверкал кружевами на перилах балконов; взлетная полоса маячила ровными рядами расплывчатых огней. Через минуту голова девушки мягко коснулась моего плеча…

– Вах! Настоящий джигит! – обронил один из абреков, проходя мимо.

Утром снег перестал. Медленно поднялось туманное солнце. По радио объявили: открылся Владивосток!..

Аэропорт “Озерные ключи” встречал нас ветром и сыростью. Разметав лучи, горело холодное солнце. Отчетливо пахло океаном. Рваные кучевые облака стремглав неслись куда-то за сопки Сихоте-Алиня. Подкатил элегантный, как новенькая галоша, «москвич». Лера хотела и меня затолкать в машину, но я не согласился.

– Что ж, до свидания, мой добрый попутчик! – улыбнулась она. – Телефон не забыл?

– Как можно, Лера?!

– И все-таки это очень странная привычка не записывать, а запоминать, – сказала она. – Как будто ты готовишься к какой-то сложной необыкновенной жизни!

– Так оно и есть, – сознался я. – Готовлюсь. Записку всегда можно потерять, а память – нет.

– И память тоже можно, – заметила она.

– Только с тобой! – сказал я.

– О-о, да! – вздохнула она. – До свиданья, необыкновенный человек! Жду звонка.

К Владивостоку я подъезжал на раздрыганном холодном автобусе. Обширный город ожерельем обвивался вкруг громадной сопки, настолько громадной, что за голову, если считать сопку шеей, можно было принять синее небо с кудряшками облаков. У вокзала я спешился, пересел на такси. Старушка-«победа», взметая серебристую снежную пыль, полетела по извилистым улицам.

Мелькнул памятник Владимиру Ильичу, на постаменте золотом сияла надпись: ВЛАДИВОСТОК ДАЛЕКО, НО ЭТО ГОРОД ВСЕТАКИ НАШЕНСКИЙ. Интересно, по какому поводу вождь мирового пролетариата мог сказать такое?..

Улица, судя по обилию реклам и вывесок, была центральная. Она покоилась на южном боку высокой сопки, мывшей ноги в бухте Золотой Рог. Бухта простиралась справа, вся сплошь забитая колотым зеленоватым льдом. Солнце летело навстречу. Шофер вел машину по сверкающей реке-дороге. Мелькнули полосатые, как футбольные ворота, штанги железнодорожных шлагбаумов. Теперь весь город и Ленинская улица с рекламами были на другой стороне бухты и просматривались, как противоположная трибуна стадиона “Динамо”.