Анатолий Ярмолюк: Подполковник танцует один

А вот Подполковник – не испугался. Он лишь оторвался от пристального созерцания заоконной тьмы, молча поднялся со своего места, так же молча подошел к четырем молодчикам, и четырьмя короткими взмахами руки уложил их рядышком у порога. И все так же молча вернулся за свой столик. И это было – впечатляюще! Понятно, что после того, как молодчики пришли в себя и уползли за порог, по заведению зашелестели пересуды о том, что Подполковнику – несдобровать. Потому что – никому еще из тех немногих отчаянных личностей, которые посмели пойти против бандитов из «Кладбища номер три», не удавалось избежать скорой и лютой расправы…

А вот Подполковнику – удалось. Отсидев за столиком свое обыкновенное – до полуночи – время, он поднялся и молча вышел из заведения. А в следующий вечер явился вновь – живой, целый и молчаливый. Шорох почтительного удивления пронесся по заведению. И никто с той поры даже помыслить не мог, чтобы усесться за один столик с Подполковником без его приглашения. А он – никого не приглашал. Он так и сидел за своим столиком – в ежевечернем молчаливом одиночестве.

В-третьих, у Подполковника была впечатляющая внешность: коренастое, сбитое, будто у ловкого медведя, тело, чуть косолапая, но стремительная походка, темные и глубокие медвежьи глаза, а вдоль лба – большой извилистый шрам. И еще – рванье из множества мелких шрамов на руках. И еще – иногда Подполковник, глядя в черное окно, скалился рассеянной, страшной усмешкой… В заведении поговаривали, что Подполковник раньше и впрямь был подполковником на какой-то войне. Или – в полиции. Кто знает – может, оно так и было. То есть – или на войне, или в полиции…

Ну, а в-четвертых – Подполковник всегда танцевал в одиночестве. В «Грустном Ангеле» был свой собственный музыкант по прозвищу Старый Цыган. Время от времени Старый Цыган взбирался с гитарой на крохотную эстрадку в углу заведения, и исполнял оттуда репертуар. И вся публика, которая слышала тот репертуар, выходила танцевать. Всяк танцевал в паре: в заведении всегда присутствовали дамочки, которые надеялись, что их пригласят на танец, а затем, может быть, усадят за стол. Даже старый плут Ваше Мнение и тот танцевал в паре – с вышедшей в тираж проституткой Спинкой Минтая. А вот Подполковник всегда танцевал один. Он танцевал, прижимая к себе незримую женщину, и никто не знал, кем была ему та женщина: утраченной ли навсегда любовью, выдуманным ли горьким и безнадежным миражом – ибо выдуманные женщины всегда безнадежны и горьки. Он танцевал, как грациозный медведь, и косился в черное окно своими медвежьими глазами…

Новая публика в «Грустном Ангеле» появлялась нечасто. Но – иногда появлялась. Некоторые (таких было немного) здесь приживались и становились завсегдатаями, другие (таких было большинство) уходили, и больше уже не возвращались…

Однажды в заведении появилась некая особа женского пола – маленькая, худенькая, с короткой стрижкой и в очках. Случилось это в ненастный сентябрьский вечер. Да-да, тогда был сентябрь, и было ненастье. Шел дождь, в мире царила тьма, из тьмы прилетали пятипалые кленовые листья и приникали к черным окнам заведения «Грустный Ангел». Затем, через краткий миг, листья стекали по оконным стеклам и опадали, и на смену им прилетали другие пятипалые желтые листья – чтобы так же стечь по оконному стеклу и опасть окончательно во тьму…

Никто раньше не видел в «Грустном Ангеле» эту женщину. Поэтому, когда она вошла, головы завсегдатаев заведения обернулись в ее сторону, и глаза – одни с прищуром, другие – нараспах, третьи – с понимающей ухмылкой уставились на нее. Всяк стремился для себя определить, для чего в заведении возникла эта женщина, и что следует от ожидать в связи с ее появлением: выгоды, опасности, мимолетного шального удовольствия…

Женщина оглядела всех по очереди, и подошла к Моне Мендельсону.

– Скажите, – спросила она, – куда бы я могла присесть? Все столики заняты…

– Ваш вопрос, мадам, – ответил Моня Мендельсон, – из разряда философических. Иначе говоря, куда желаете, туда и садитесь. Вернее сказать, куда вам позволят – ибо в этом заведении существуют свои незыблемые правила. Можно сказать – ритуалы. Даже – каноны. У всякого – свой собственный ритуал и канон. И – все, и – больше ни о чем меня не спрашивайте! Потому что я – человек, у которого нет ни минувшего, ни настоящего, и что я вам могу еще сказать?…

– Я вас понимаю, – сказала женщина Моне.