Татьяна Чурус: Баушкины сказки. Сборник рассказов

– А, вот ты ид е , песий сын! – И к печи кинулась д» и сорвала дерюжку ту ю . А дядь Коля и полёж’вает пред ей что огурчиком: весь пошел пупырушком, потому в чем матерь выродила, толь стыд рукой и прикрыл. Прасков е я разошлась, что лёгкая в горшке, ин заходится: там гогочет точно кобылица неподкована. А дядь Коля штаны цоп д» в окны – и был таков. А Хведосья к Прасков е е и приступает приступом: коль укажу, ид е Павлуша, мол, залег, не пойдешь по селу про то, что вид’вала, язычином трепать? А у той язычино-т ин чешется. Так Хведосья, сказ’вают, ей куль мучицы снесла, д» ишшо лытку говяжую, д» сахарц у , д» постного маслица, д» бутыль сивухи поставила, д» слышь, суконца штуку: а там не сукно – чистый шелк. Д» ишшо и словцо прибавила: мол, Павлуша-т твой, кады луна н а небо проклюнется, к Анисье Прохоровой, как есть, и пожалует, мол, самолично слых’вала про ихны уговоры полюбовные. А Павлушу-т и поминай как звали у Анисьи-то, потому Павлуша нонече-т у Никитишны отлёж’вается.

Прасков е я ношу-т взвалила собе не горб – а и тяжела ты, ношенька, а и жадна ты, Прасков е я Михеевна! – д» делать неча, почапала по-за околицу.

А Хведосья едва и дождала, покуд’ва луна проклюнула на небо. А кады проклюнула – сейчас принарядилась во все баское и к Анисье с Прохором: уж больно слад’стно поглядеть, как Павлушу-то матерь за космы оттаскавать кинется!

«От и третью чар’чку откушала Хведосьюшка д» закусила грибком сопливенным – и толь тады Прасков е я, – а кому ишшо-т стучать: ночь на дворе – в окны-т стукнула (потому всё мучицу, слышь, пер’сып а ла в анбар д» суконце к телесам приклад’вала).

Анисья Прошку в темечко торкнула – всё как у людей – тот раззявил пасть, а Прасков е я в и збу и шасть! Д» толь дядь Колю-т увидела – не до Павлуши топерича – насилу и упокоили, потому там ин зашлась от хохоту-т: как живого, видит дядь Колю на печи без исподнего! Дядь Коля стыд-то прикрыл, а Хведосья сейчас ей и погрози перстом тихохонько: нешто помнить запамят’вала про уговор, морда ты суконная? А та, Прасков е я-т, что шелк о вая какая сделалась, потому мучицу-т уж пер’с ы пала, пер’лила маслице-т. «От сидит за столом, как человек: пьет-гуляет д» закус’вает: мол, мимо ишл а , дай, думаю, зайду, мол, на робятенка погляжу, потому, сказ’вают, какой диковиннай, одна я толь и не вид’вала. Робятенок, дело известное, в крик, потому мимо она ишла, шерститка ты старая! Анисья сейчас за титьку хватается…

«От гуляют-пьют – всё чин-чином, всё как и положено.

И сколь уж там времечка-т пр о пили, один Господь и ведает, а толь за окными темь кромешная, словно и луна на покой склонила головушку…

«От пили они, и гуляли они: и отец Онуфрий пил, и дядь Коля Гужев пил, и попадья пила, и Анисья пила с Прохором, и знахарь пил, и девки пили Гужевы: Устинья пила д» с Аксиньею, и баушка Рязаниха пила, и Хведосья пила с Прасковеею. Один робятенок не пил, посыпохивал, потому ишшо махонькый: понаелся покуд’ва д» успокоился.

И толь поуспокоился, робятенок-то, сейчас в окны стук… Анисья Прохора в темя торкнула – тот в окны-т вгляд’вается: темь одна кромешная… А Анисья точно что чуяла:

– К о го там черт принес, а, Прошенька? – испраш’вает.

А Прохор:

– Да чтой-то чернеется, а что, и не разберу.

А Анисья отворила окны-то, ровно сам нечистый ей подначивал: Боянушко… Толь и промолвила д» застыла что стукан какой…

А ц ы ган, эт» самый Боян, полюбовничек-т Анисьин, как тут! У их, у ц ы ганов-т, нешто нюх кой особельнай: потому как ид е пьет - гуляет хто, они, ц ы ганы, за версту учуют, сейчас и сказ’ваются.

А толь увидала Бояна свов о желанного Анисья-т – сейчас что лихоманка и наскочи на ей: там, сказ’вают, кровушка в жиле взыграла, потому при живом муже, при Прохоре-т при Семеныче, к ц ы гану на грудь кинулась – и ну зацалов’вать, ну замилов’вать! «От халда-то, люди ить кругом! А она – завей горе веревочкой: аль забыл, мол, мене совсем, Боянушко, аль разлюбил мене совсем, Боянушко, испрашивает. А коль нет, пошто тады не кажешь лику свово, Боянушко? Так, сказ’вали, у попадьи с тех слов Анисьиных слеза с глазу сползла д» в стакан с сивухою и капнула, потому и она, попадья, женчина…

А ц ыг ан, Боян-то сам, Анисью с груди снял: на робятенка, мол, пришел поглядеть, потому семя-т, мол, мое. А Прошка в раж вошел:

– Эт» пошто твое-т, чёренное, кады мое, золотое, мол! – кричит д» на ц ы гана и к и дается.