Алиса Орлова-Вязовская - Не было бы счастья…

– Доставай, тетка, и сыру нарежь, и вон там, у стенки, шпроты возьми, чего теперь на праздник беречь, мне уж не до гулянок. – Хмуро проронила Антонина.

– Тонечка, – робко и с надеждой шепнул муж. – Может я того… бутылочку открою?

Лиза и бабаня осуждающе просверлили наглеца взглядом, вот у мужиков одно на уме лишь бы нажраться!

Но, Антонина лишь вяло махнула рукой.

– Открывай уж, снявши голову по волосам не плачут.

– И правильно, – тот час закивала старуха. – Чего же? Тонечка завсегда правильно говорит, уж лучше сами выпьем, чем голодрань всякую угощать.

Лиза сверкнула на бабаню глазами и постучала себе по голове.

– Я в смысле, посидим по – семейному, – заюлила старуха. – В семье по – родственному и водочка слаще.

Антонина словно и не заметила оплошки, сидела вяло, уронив руки на колени. Она чувствовала невыносимую усталость и нравилось, что можно не вставать с места, не заботится ни о чем, а только смотреть, как суетятся остальные, пытаясь ей угодить.

Олег вернулся с балкона, когда все уже сидели за столом. Все время он стоял в одиночестве и курил одну папиросу за другой. Теперь слегка подташнивало и хотелось поесть и спрятаться в своей комнате, с головой накрывшись одеялом, как в детстве. Тогда все казалось простым и понятным и заранее известным. Отругав за провинность, а иногда в пылу и подзатыльник, отвесив, мать непременно заходила в комнату и ласково подтыкала одеяло. Он нарочно лежал с закрытыми глазами, делая вид что спит. Но по – настоящему никогда не засыпал пока не дождется ее прихода. Это был знак, что все закончилось, прощение получено и можно смело забыть свои грехи до следующего раза. Теперь, по малодушию, Олег не рискнул сказать, что встречался с Лидой и после злополучной гулянки. Кто же знал, что так выйдет? Вдруг мать найдет лучший выход? Лида ему нравилась, но жениться ему и не хотелось совсем.

За столом сидели молча, отец, преданно заглядывая в глаза жены, осторожно наполнял рюмки. Бабаня отщипнув хлебный мякиш, подставила его под вилку со шпротиной, не закапать бы маслом клеенку. Лизавета заботливо подвигала колбасу к сестре. А может Тонечка сырку хочет, или рыбки положить?

Олег жевал картошку с мясом, не чувствуя вкуса. Выпитая на голодный желудок рюмка водки вызвала равнодушную вялость во всем теле и лицо, что прежде краснело на любом застолье, стало бледным.

– Так чего эта зараза приходила? – Первой нарушила молчание Лизавета.

Мать вновь помрачнела, отодвинула тарелку и впилась взглядом в лицо мужа, мол, ты вроде как глава семьи, ты и рассказывай.

– Да – а – а – а, вот хочет… что бы значит, Лидка замуж шла. – Пробормотал отец.

– Чего? Замуж? Обхохочешься! Ой, держите меня семеро! – Деланно рассмеялась Лиза. – Мало ли с кем такое случается, на всех жениться что ли?

– Она… она… прокурором грозит, вроде как девчонке восемнадцати нету. – Боязливо оглядываясь на жену, шепнул Геннадий.

При этих словах, Антонина всхлипнула, плечи жалобно поникли.

Младшая сестра хлопнула по столу, аж посуда зазвенела, бранные словечки хлынули из ее рта таким потоком, что отец невольно заслушался, уважительно уставившись на свояченицу. Что не говори, материлась Лизавета красиво, витиевато, сложными словесными конструкциями. А смысл длинного и эмоционального монолога сводился к тому, что Лида девушка недостойного поведения и Выриковой следовало бы лучше воспитывать дочку, а не увлекаться алкоголем. Потом все заговорили разом, молчал только Олег. Его единственным желанием было напиться и рухнуть в постель. Что он может предложить? Вон родители здесь и тетка с бабаней, придумают чего – нибудь.

– Может ей денег дать, шалаве этой? – Деловито намазывая хлеб маслом, предложила Лиза.

– И впрямь, Тонечка! – Тот час закивала бабаня. – Сунем ей денежку, пусть подавиться, да отстанет, стерьва такая.

– А не отстанет? Всю жизнь этой побирушке платить? – Буркнула Антона.

– И то, и, то. – Сразу согласилась старуха. – Такая хитрозадая эта Вырикова, и денежку и приберет и прокурору нажалуется.

За столом вновь повисло тягостное молчание. Мать искоса бросила взгляд на Олега, на мгновение вместо высокого широкоплечего парня перед ней возник маленький мальчик с тугими щеками и смешными бровками. Теперь, когда сыну грозила настоящая опасность, она совсем перестала обвинять его в случившемся. В Антонине разом выключились все разумные доводы и остался только инстинкт самки, что будет защищать детеныша даже ценой собственной жизни и чужих тоже не пожалеет.