Андрей Буровский: Самая короткая ночь. Эссе, статьи, рассказы

Трудовой народ в священной борьбе с эксплуататорами и кровопийцами спалил эту церковь… Теперь вот ее отстроили, и сразу стало видно – городище, отделенное оврагами от остальной террасы Сороти, остро нуждается в таком завершении. Без церкви место просто обезглавлено. Так и стоял без головы несколько десятков лет (символ России).

Да-да… Про Большую Речку… Недавно Саша Волков построил беседку на берегу Большой. Беседка примыкает к двухэтажной бане, построенной уже давно Волковым-старшим. Пока не было беседки – вроде, все так и надо. В моем романе «Медвежий ключ» разумный медведь лежал в крапиве как раз на этом самом месте. А как появилась беседка – сразу стало видно, что ее тут и не хватало. Очень нужная беседка, она сразу завершает ландшафт. Полная законченность деталей.

О народе не говорит только ленивый. Вот и с Алешей Волковым мы сцепились на том, что же такое русский народ. Алеша полагает, что за кого готов воевать, к такому народу и принадлежишь. А я ни за кого не готов. Мое государство, за которое не грех и воевать, пало почти сто лет назад. Российской империи больше нет, и воевать мне не за кого и не зачем.

Для меня народ – это те, с кем я говорю на родном языке. На Mutterschprahe. А мой субэтнос – русская интеллигенция. Вот это – и, правда, свои. Люди похожего поведения и похожей исторической судьбы. В самой большей степени – с корнями, потомственная, выросшая из дореволюционной. Такая вот иерархия «своих».

У Волковых огород зарос крапивой и бурьяном. Сам Волков (цитирую): «…нашел в траве помидоры». Смеялись мы, я послал дочерей найти ещё. Не нашли. То ли надо было искать старательней, то ли трава забила помидоры окончательно. Причем до «перестройки» у Волковых и вообще не было огорода. Интеллигенты они… специалисты… Для них думать о чём-то важнее, чем вырастить помидоры. И потому – мой народ.

А восемьдесят процентов населения и Большой Речки, и Красноярска, и Петербурга – не мой народ. Потому что не относятся к моему народу люди, не знающие Пушкина и Гумилева, и говорящие по-русски с непонятным акцентом. Нелепый сброд, который смутно помнит, что когда-то был народом, но толком не знает и собственного языка. И вообще никакого… Стадия обобезьяньивания данного периода определяется забыванием словарного запаса и грамматики. Пиджин-рашен как язык даже части литературы. Конечный итог – блеяние и мычание, вопли павианов и матерщина.

«Консерваторы – представители народа! – сказал некогда лорд Кларендон. – Той его части, которая заслуживает, чтобы ее представляли». Он прав. Я чувствую точно так же.

Большую Речку слышно все время, и днем и ночью. Ледяная прозрачная вода перехлестывает через камни порога. Стоишь на камнях, и ступней скоро не чувствуешь. Вода буквально обжигает, когда ею моешься и чистишь зубы. Зато вдруг накатывает ощущение, что тут очень тепло, чуть ли не жарко… Когда выйдешь.

Речка старается, несет глину и грунт, камни разного размера. Чаще мелочь, но бывает, и довольно крупные камни. Нет-нет, сквозь журчание и плеск раздается стук уносимого камня. В русле все время попадаются и окатанные голыши, и разных размеров камни, которые река не успела обточить… обломки скал.

На примере Большой Речки легко изучать мою любимую тему ― о работе воды по формированию местности. Дочери чуть не упали от удивления, что всю долину глубиной в сотни метров, шириной в километры, сделали такие маленькие Оя и Большая. А они сделали! Прокопали эту громадную долину, несут Бог знает сколько твердого вещества вниз, буквально на глазах делают выше днища долин…

Что характерно, камни тут такие же, как под Красноярском – те же самые слоистые метаморфические породы, которые были дном моря сотни миллионов лет назад, окаменели на глубине, от давления и температуры. Разрушая Саяны, реки уносят эти породы, поднявшиеся 20—25 млн. лет назад вместе с горами. До самого Ледовитого океана попадаются в русле эти окатанные многослойные камешки. Чем дальше от Саян, тем их меньше, все больше в русле Енисея песка и глины. А тут песка и глины почти нет, сплошные камни.

Проходят дожди – и ночной голос речки становится басовитее, солиднее. Камни, на которых еще утром можно было стоять, скрывает вода. И гуще, темнее эта вода, несущая все больше грунта. Камни уже скрыты под шоколадно-темной водой, какой и не особо умоешься из-за глинистой взвеси.

Река ночью шумит серьезно, гулко, даже немного страшно: река будто пытается выпрыгнуть из поймы. Солидный такой, мрачноватый звук.