Геннадий Мещеряков - Юмористические рассказы. Часть вторая

Взяли Серегу сторожем в школу.

– Будешь также подметать двор, поливать газон. Не обидим, – обнадежили.

И обманули.

– Вот тебе в рот один МРОТ, – сказала шутница Люда в кассе.

– Так двор – с футбольное поле, и газоны не меньше. В листопад опускаюсь на четвереньки, чтобы разогнуться.

– А мне, дядя, сгибаться трудно. Посиди тут: весь зад расплющило и вздуло живот.

– Сходи, проверься: к директору зачастила.

– Серега, мне кажется, газоны не растут, а, наоборот, в землю уходят, – сказал директор.

– До ночи их из шланга поливаю, не должно быть.

Не врал Серега: вечерами он опрыскивал обильно траву, привлекая к этому клиентов пивного ларька и обиженных учеников.

Пожелтела трава. Деревья, сохраняя род, сбросили листву задолго до осени. Любо: метлы не надо. Сиротливо стал выглядеть двор.

– Откуда такая напасть? – пожаловался директор другу биологу. – Может быть, причина в птичьем помете: над школой летают сотни голубей. Вчера один из этих символов мира залепил мне очки, хорошо, ребята не видели, дали бы кличку. Сторож, вон, ходит без дела, надо его днем за кассу посадить: Люду в роддом отвезли.

– А не могли они состыковаться?

– Когда? Она из скворечника не вылезала, а он шланга из рук не выпускал.

– Пап, меня Вовка в садике толстой попой назвал, – жалуется девочка Таня.

– Наглец, – возмущается отец. – У тебя маленькая попка, вот, у тети Клавы – да, на бельевой веревке только двое трусов умещаются.

– А у мамы сколько?

– У мамы? – задумался отец. – Одни, наверное. Точно не знаю: задами их не ставил.

Поиграв немного с куклой, дочка снова обращается к отцу:

– Пап, а Вовка еще сказал нехолошее слово.

– Какое?

– Говорил, что ты мелин.

– Во-первых, мерин – хорошее слово, во-вторых, это жеребец без мужского достоинства, которое у него отобрали, без его согласия. А у меня ты есть, значит, я не мерин.

– Нет, мелин. Мама так говолила по телефону, я слышала.

– Мама? Хм, она пошутила. Я ее тоже не раз называл кобылой. Это же не значит, что она любит скакать галопом.

– А у Вовки есть блатик. Мама его лаботает в доме, где блатиков делают.

– Это так Вова тебе сказал?

– Ага, – кивнула головой Таня.

– Развитый не по годам. Что будет, когда в школу пойдет?

– Он не пойдет в школу, он женится.

– Интересно, на ком же?

– Ты что, дулак? На мне.

Самолет падает. Стюардесса успокаивает пассажиров.

– Сколько вам лет, дедушка?

– Еще способен.

– Я о годах,

– Годы определяются не цветом волос.

– Оплакивать будут, если, не дай Бог, в турбулентность попадем, и крыло отвалится?

– Не отвалится, я конструктор этого самолета и знаю, скоро он выйдет из штопора. – При этом слове спящий сосед приоткрыл глаза и снова закрыл. – А плакать есть кому. Младшей дочке у меня три года, а правнуку тридцать.

Задержав на лице улыбку, стюардесса двинулась дальше.

– Вы, девушка, занимаете с детьми три кресла. Сколько их всего у вас.

– Шестеро.

– А на вид вам не больше двадцати.

– А мне действительно столько. Лечу на свой день рождения к мужу со всем выводком.

– Клушке парашюта не надо, – вздохнула стюардесса.

– Муж попросил привезти всех, скучает, год на заработках.

– А как вы успели шестерых, годами не видитесь.

– Седьмой раз лечу к нему.

– Седьмого ребенка может и не быть?

– Будет, мы, Ибрагимовы, как кролики.

– Дай Бог.

В конце салона постоянно прикладывался к плоской бутылочке бородатый священник.

– Боюсь высоты. Ты уж прости, дочь моя. Так и кажется, проваливаемся в преисподнюю. Чресла сдавило.

– Вам то чего бояться, батюшка, если, – стюардесса перекрестилась, – случится катастрофа: в рай попадете.

– Я уж лучше на Земле, и матушка, – он запел, – ждет меня домой, ждет – печалится. Я до церкви запевалой в хоре был, и мирские песни люблю. Думаю, Бог не обидится, если мы с тобой причастимся, ведь мы не на Земле – в эфире.

– Все на Земле будем: и божьи люди, и миряне.

– Смотри, дочь моя, на уровень коньяка в бутылке, меняется он.

– Родной мой поп, – бросилась ему на шею стюардесса. – Будем жить!

Все меня спрашивают, как я, мусульманин, торгуя свининой, в середняки выбился. Овечек мало стало, а коров лет десять доить надо, только потом – на мясо. Какое это мясо – говядина какая-то.

Перекрестился я, бог один – вера разный, начал разводить свиней. У коров – один теленок, у свиньи – двадцать. Самый спелый отрасль.