Геннадий Мещеряков - Юмористические рассказы. Часть вторая

Надо слетать с плетня: солнышко уже выкатилось. Господи, хозяйка идет с топором. Все, это конец: мне улыбается! И никто не поможет. В яблонях тащатся от самих себя соловьи, друг Карла зовет к себе на высокую крышу. Забыл, наверное, что летать не могу. И куда убегу со шпорами.

– Белый медведь, белый медведь, – тычут в меня пальцем. Нашли невидаль: зек на пожизненном. Упекли в зону, назвав ее зоопарком, за жару и наводнения, мол, раскачал земную ось, когда терся об нее.

А за что интересно, загнали в клетку Леву, царя зверей, за красоту? Вон как тащатся от него: какая грива, какой хвост, с кисточкой. Впору самому клетку подметать.

Рык бы его перевели лучше на народный язык, тоскует он по свободе, как и все мы.

Обезьяны заважничали, как же: от них человек произошел. А у многих зад голый, не стесняются показывать его за конфетку.

Насмотрелся я на людей. Один мужик, как две капли похожий на гориллу, две недели пьет с ним водку, забеленную молоком. Пойди, догадайся. К обеду песни распевают, взявшись за руки. А вчера к ним присоединился уборщик Коля. Все смеются, все довольны. А если горилла станет алкоголиком?

Боюсь, будут у нас и наркоманы. Бурый медведь уже курит трубку, которую дает ему тайно ветеринар. Табачок, скорее всего, с травкой? Почему мишка пляшет после каждой затяжки?

И со мной подобное было. Как очутились в моем вольере эти парень с девушкой, до сих пор не пойму? Дали мне жареную курицу, хлеб, предварительно обмакнув его в самогонку. Словно сдавленная торосом льдина трещала моя голова с похмелья, теперь отмахиваюсь от спиртного обеими лапами.

Рядом со мной оборудовали место носорогу. Мрачный зверь, того и гляди боднет. Потерся я о загородку и отлетел от нее, как игрушечный. К железным решеткам не подхожу вообще, а зачем мне дыра в туловище.

Самый добрый у нас слон Кузя. Директор заставляет его перетаскивать тяжелые грузы. Весь хобот исцарапал. А Кузя тихий, но умный, уронил бревно на ногу директору. Лев позавидовал его рыку со словами о Боге и матери. Директор теперь сильно хромает, и те двое у клетки, мужик с гориллой, передразнивают его, попивая огненное молочко.

Чукча с Крайнего севера, почти мой земляк, пришел к нам в оленьей шубе. А олени обитают у нас в загонке, их только лайки охраняют.

Что было? Загнали собаки мужика в стадо. Олени – в бой. Когда его вынесли из загонки, носорог посчитал его своим, такая на лбу была шишка.

Вон опять дразнят мартышку детсадовцы. Дали ей очки. Мартышка хочет надеть их на нос, а он маленький. Очки падают, все смеются…

Эх, на льдине бы поплавать, разорвать грудью снежную бурю. И никого рядом! Только зеленые глаза Большой Медведицы

– Сколь идем, Кузьмич, а все степь, когда кончится?

– Никогда, или не знаешь, Пахом, в Казахстан она протянулась, к лиманам.

– Я больше к Волге ходил, откуда она зачинается.

– Зачинается, все бы тебе о зачатии говорить. Сколько детей-то настрогал, пока столяром работал.

– Осьмнадцать.

– Осьмнадцать. Чего уж не двадцать до ровного счета.

– Грамотный ты очень, осилил бы я двадцать-то? С осьмнадцатью еле справился, высох весь.

– Это да. Наша ветла на пруду лучше выглядит, а он лет десять без воды.

– Попробуй сам не попить с год, чай, сдохнешь.

– Смотри, Пахом, Узень показался и водохранилище.

– На твою лысину похоже водохранилище, обросло все камышом.

– А по мне так краше картины нет: словно лента с ожерельем вплетена в степь.

– Ты вот что скажи, Кузьмич, все же ветеринар. Помнишь, как выкладывал мово жеребца? Убег он тогда от нас, так с одним яйцом и остался.

– Говорил я, надо спутать ноги, а ты: удержу. Вот он тебя и лягнул в промежность. Может, поэтому перестали вы с Манькой рожать.

– Я тогда так закрутился на месте, что воронку в земле вырыл. Ты еще в нее провалился, когда пьяный от меня уходил.

– Темно было в два часа ночи. Не надо было Маньке поднимать тосты за каждого из своих детей, удивительно, как она помнит их всех по имени?

– Она завсегда так, если за здоровье и на благо.

– Так о чем ты хотел меня спросить?

– Скажи мне, Кузьмич, в степи засуха, полынь не растет, а где суслики воду берут? У них ведер нет, чтобы носить ее с Узеня.

– Они умные, Пахом. Роют норы вблизи водоемов, и бегают к ним, когда захотят пить.

– А если козявка. Сколь ей надо ползти до реки, как нам с тобой до Волги.

– Для козявки каждая утренняя росинка – ведро воды, Пахом. В природе все предусмотрено. Вот мы идем с тобой по степи пешком, ботинки расползлись. А камыши рядом. Почему не сплести лапти? Насади на крючок жука, закинь удочку – вот тебе и уха. Понял намек?