Пюрвя Мендяев - Нэпман и Шановный. Пародийный триллер

– Сволочи! Слежку за мною организовать приказали этому самому почтальону хитрецу начальство ГПУ из области. Вот Печеный гад и послал им первый свой отчет. Отчет совсем короткий, доложил, что я без энтузиазма отреагировал на его предложение срочно оформить подписку на партийную прессу – сказал Федор.

– Это еще хорошо. Мог вообще любую гадость написать, а потом бы ты оправдывался. Но в любом случае человек почтальон опасный и с ним нужно держать ухо востро. Это мы правильно с тобой угадали, что он агент охранки – промурлыкал задумчиво Нэпман.

– Запечатать конверт сами сможете? Я пойду, пройдусь еще немного по селу. Посмотрю на то, как ночует наш торговый агент, я ведь обещал к нему вернуться – сказал Федор.

– Сможем, ты не волнуйся. Заклеим и сами отнесем конверт обратно. Ты иди спокойно по делам службы – заверил Нэпман.

– Что же делать будем? Запечатаем письмо обратно, и ты его отнесешь и положишь в сумку к почтальону? – спросил Шановный у кота, как только Федор вышел из дома.

– А ты что предлагаешь? – в ответ поинтересовался Нэпман.

– А я предлагаю все же письмо подменить, от греха подальше. Дайте мне в руки ручку и чернильницу, и новый вариант доноса Печеного будет у нас через пару минут! – с достоинством ответил пес.

– Вот тебе ручка. Пиши. Хотя. Я лучше сам начну писать первым, а ты дополнишь в случае чего – сказал Нэпман.

Кот нашел перо и чернильницу и приступил к написанию своего варианта доноса в ГПУ. Потом уже Шановный ухитрился как-то взять перо в лапы и начал писать продолжение письма. Нэпман подобрался поближе к Шановному и стал смотреть на то, что пишет пес. Потом Нэпман снова взял сам в лапы перо и стал быстро писать окончание письма, но пес снова взял перо в лапы и написал последние строки письма. После этого передал текст письма для окончательного утверждения Нэпману. Тот начал читать:

– «Мои дорогие папа и мама! Арнольд Шмеерслегер и Вано Завешвилли!

Сообщаю вам, что я живу хорошо. Просто замечательно, особенно после того, как узнал, что вы все-таки не побоялись невежества всяких ханжей и решились узаконить свои нетрадиционные отношения в законном однополом браке во время командировки в Швецию. Совет вам да любовь! Помните, что у меня есть свой дом. Он тёплый. В нём одна комната и кухня всегда свободны и вы их можете всегда использовать как много раз раньше для своих интимных встреч.

И еще хочу сказать. О том, что недавно мы клад нашли, миллион рублей золотом, и потом эти деньги все за кордон переправили, вы тоже не забывайте. За те деньги можно будет в Голландии не одну сотню лучших коров купить. И кстати, трактор колхозный я тоже вместе с кладом за кордон переправил. Трактор хороший, только он оказался с дефектами и потому за кордоном за него не слишком много денег дали. Деньги, ваша часть, лежит на вашем счету в иностранном банке. Так что за это вы не беспокойтесь.

Мама и папа, я без вас очень скучаю. Особенно по вечерам. Но я вам всё равно не скажу, в каком банке лежит ваша доля капитала в иностранном государстве. А то вы меня заберёте в свои застенки, и там я точно пропаду. Или пристрелите меня из-за угла, как песика шелудивого просто, так, и концы в воду.

А ещё у нас связь есть с империалистами из США, она очень тёплая и близкая. Скорей бы уже американские империалисты всех нас за верную службу к себе бы забрали. Но теперь еще какое-то время нам еще придется здесь послужить империалистам с вами вместе, а потом они нас к себе в США точно заберут, и поедем мы с вами жить на американское побережье! Я так люблю там отдыхать! Здоровье-то у меня не очень: то лапы ломит, то хвост отваливается. Потому что, дорогие мои папа и мама, жизнь у нас с вами была сложная, полная лишений и борьбы за империалистов США. Но сейчас всё по-другому станет. И колбаса у нас будет самая лучшая, и молоко парное будут нам прямо в рот вместе с пивом заливать аппетитные мулатки, и в мисочке на полу будет коньяк французский разлит. Пей – не хочу. Мне советский коньяк даже видеть сейчас не хочется. Я его просто так сегодня его пью, для развлечения, в смысле для маскировки.

А пью я сильно, в последнее время. Возьму вроде удочку, а сам за бутылку. Бояться стал разоблачения. Получу донесения и распоряжения империалистов и в поле уношу. А днём я люблю на крышу вскарабкаться. И там флажками сигналы капиталистам иноземным передаю, чтобы они скорее нас всех отсюда забрали. На солнышке облизываюсь и сохну. А на днях я слинять окончательно захотел. Старым уже становлюсь на службе у проклятых краснюков, шерсть с меня уже сыплется – хоть в дом не заходи. Облысел совсем. А конца и края Советам всё не видать. А ведь империалисты обещали нам с нашей помощью быстро с большевиками покончить. И нет нифига! Зато новая советская смена растет – чистые шайтаны! Просто хоть караул кричи. Да ещё охрип я немножечко. Сторонников советской власти много, на всех практически лаять от злости приходится. Час полаешь, два полаешь, а потом у меня не лай, а хрип какой-то из груди моей лохматой вырывается.