Мария Гарзийо - 1850

Лариса звонит, как обещала, и сообщает, что кастинг на роль вьючного ослика я прошла, и моя упряжка уже ждет меня. Она советует мне закупиться макаронами и крупами, чтобы на месте не тратиться сильно на еду. Я представляю себя, одиноко тыкающей вилкой в безвкусные макароны за столом в маленькой неуютной затерянной в горах квартирушке, и на глаза наворачиваются слезы.

– Какие макароны! Будем лопать трюфеля за счет олигархов! – разубеждает меня Аня, которую я ставлю в известность о преобретенной работенке.

Она в отличие от меня так и пышет оптимизмом и нетерпением сменить своего нетоварного Жака на перспективного нувориша. Мы обсуждаем, что взять с собой в дорогу, и как добраться. Из известных нам обладателей бензина и колес пилить от Монпелье до Куршевеля вызывается только поезд. Его услугами мы и решаем воспользоваться. Перед тем, как выкатиться из квартиры с гигантским чемоданом, я заново нахожу в интернете компрометирующую Филиппа переписку, распечатываю эти свидетельства неверности и оставляю на видном месте, накрыв листы рукописной запиской: «Уехала в Куршевель. Когда вернусь и вернусь ли вообще не знаю». Ясно и лаконично. Никаких истеричных «Прощай, собака! Никогда мне больше не звони!» или «Передавай привет Кристелям и Изабелям, осел». Негры и косматые собаки провожают меня, гордо катящую за спиной пузатый чемоданище, полу-грустыми полу-безразличными взглядами. На вокзале мне сразу бросается в глаза красная Анина куртка. Ее обладательница весело машет мне рукой, приглашая в новую жизнь. Длинный как червяк-мутант поезд, утробно гудя, покидает вокзал Сан Рок. Слезы активно толкутся в горле как советские граждане в очереди за каким-то дефицитом. Я делаю вид, что смертельно устала и закрываю глаза, изображая сон, чтобы избежать разговора о пользе олигархов в жизни женщины. Слезы еще некоторое время стучаться о плотный заслон век, потом отчаявшись отступают. Я на самом деле засыпаю. Аня будет меня в Лионе. Мы, пыхтя, выкатываем свои чемоданы на перрон. «Вот ведь дернул меня черт!» думаю я, несясь следом за красной курткой по вокзальным корридорам. Подлый чемодан на виражах перевертывается колесиками вверх и тормозит, прильнув к земле подобно капризному ребенку, который тянет мамашу за руку с писклявым «Не пойду!» «Пойдешь, собака!» скрежещу я сквозь зубы, подгоняемая Аниными возгласами. Мы влетаем в поезд на Мутье за две минуты до отправки. Какой-то негр помогает нам затащить непослушный багаж. Мы плюхаемся на сидение, тяжело дыша. Аня проклинает Жака, который вполне мог бы довести ее до Куршевеля на машине и лично передать из рук в руки русскому толстосуму. Я обнаруживаю на экране мобильного пять пропущенных звонков от Филиппа и горстку сообщений. Мой неверный жених возмущается моим трусливым дезиртирством, обвинения в романах на стороне рьяно отрицает и требует срочной аудиенции. «А что если я сваляла дурака? Что если он, правда, не виноват?» поднимает деревянную голову задремавшая было наивность. «Что сделано, то сделано», вальяжно развалившись в кресле презрительно бросает мадам самолюбие. Надо заметить, что эта категоричная леди поселилась в нашем роду еще задолго до моего появления на свет. Еще моя прабабушка, первая красавица на деревне, выскочила замуж за нелюбимого дедушку в отместку возлюбленному, который отказался проводить ее домой с вечеринки. И что, стерпелось, слюбилось, и жили они долго и счастливо. А тот неудачник годами рвал на себе волосы и топил горе в вине. Или в чем покрепче. Вот и мой пусть рвет и топит. Хотя нет, волосы жалко, да, и пьянствовать неполезно для здоровья. Пусть просто страдает, роняя скупую мужскую слезу на мою фотографию под аккомпанемент «Je suis malade [2]» Сержа Лама. От этой картины на моем лице проступает довольная улыбка. За окном мелькают серые безрадостные пейзажи, один мрачнее другого. Аня вовлекает меня в обсуждение животрепещущего вопроса – что делаеть если в магазин зайдет кто-то из знакомых и увидит шикарных женщин в жалкой роли продавщиц. «Я всем знакомым сказала, что отдыхать еду!» делится она, откинувшись на спинку сидения, – «Один знакомый мальчик на это заявил: «О, Куршевель! На родину возвращаешься! А как же Франция? Представляешь, он думал, что Куршевель уже вошел в состав России!»

– Бестолочей везде хватает, – вяло реагирую я, размышляя о своем.

– Что же делать если кто-то из московской тусовки увидит меня за прилавком?! – продолжает мучиться она.