Елизавета Трубникова - Пролетая над планетарием

Уже второй год, время тянулось для меня так же невыносимо медленно, как для преступника, приговорённого к казни, ожидающего своей участи. День начинался с пытки и ею же заканчивался. Поэтому когда выдавались спокойные часы, я ценила их так, как мог ценить только узник, обречённый на погибель, жадно вбирающий в себя каждую секунду, которая могла оказаться последней. Конечно, я надеялась. Но ежедневно проходила через ад панической атаки. Иногда не одной. Коварство, с каким подкрадывалась тревога, было таким выверенным и точным, что каждый новый приступ заставал врасплох.

К тому же лодка хорошего настроения неизменно разбивалась о неустроенный быт. Я засыпала и просыпалась в ободранных стенах – одна. Грела тазики, кастрюли. Два чайника сразу. Чтобы искупаться. Водопроводные трубы проржавели. И забились настолько, что без напора колонка отказывалась нагревать воду. Всё время что-то ломалось. Старушка плита, старше меня по возрасту, ещё кряхтела. Но уже готовилась испустить последний вздох. Линолеум на полу лежал жалкими лохмотьями. Всё потому, что Фиата рвала его нещадно, пока взрослела. Денег на ремонт, даже мелкий, не было. Часто не хватало на еду. Зато была куча долгов. Всё это приводило в жуткое уныние.

В голове то и дело мелькали лица периодических гостей. Которых я по дурости впускала иногда в своё убежище. Так и слышались фразы вроде: «так жить нельзя», «как ты могла так запуститься», «ты неправильно воспитываешь собаку». И остальное в том же духе. Мысленно я кричала громким голосом в ответ: «Собака ухоженная, искупанная, выгулянная, причёсанная. И добрая. Шампуня пока хватает, спасибо! И с вами может случиться. Тогда и будете сыпать советами!». Вот так, беззвучно, кричала я вслед, давно оглохшим ко мне, ушам. Но всё же храбрилась.

И тёрла, мыла, оттирала, отскребала. Устраивала маленькие перестановки. Родительская квартира была большой. Пытаться придать старому взлохмаченному линолеуму свежий вид было не самой лучшей идеей. На стенах зияли проплешины. Со всеми потрохами выдавая то незавидное положение, в котором оказалась хозяйка. В целом же, мой дом являл собой жалкое, неуютное и неприглядное зрелище. Хотя я искренне любила его. Но как и всякая любовь, за долгие годы, он вместил в себя много радости. И слишком много горя.

В один из ясных погожих дней, утром, подгоняемая паникой, я кинулась делать уборку. Начала с восьмиметровой закрытой летней лоджии. Обители забытых вещей. Хламовни. Но не посмела прикоснуться к артефактам, канувшей в вечность, семьи. Потому что то была память. Я боялась потерять её, утратить связь с родителями.

Пол был застелен паласом ещё в пору моего далёкого детства. И вот она я. В очередной безуспешной попытке освежить запустение. На четвереньках. Со стиснутыми от напряжения зубами. Как натуральная сумасшедшая. Тщусь отдраить неподдающуюся, не согласную подчиняться, рухлядь.

А за окном поют птицы. Слышны шаги проходящих мимо людей. Доносится беззаботный детский смех. Так почему же я, несчастный Дон-Кихот с тряпками в руках, провожу бесценное, ускользающее время жизни, сражаясь с бытовыми мельницами?

Хорошо помню, как начала вдруг реветь в три ручья. С соплями и воплями. Как плачут дети, с упоением. Нарыдавшись всласть, выпустив часть боли наружу, заварила крепкий чай. И поняла, что не должна ничего одряхлевшему ковру. Он больше не враг мне.

Пила чай, сидя на лоджии, в развалах. Большие горячие глотки приятно жгли горло. В этот миг разрешилась главная загадка. Я всё гадала. Это то, что снаружи, вгоняет в тоску? Или, пожирающая изнутри, тоска создаёт то, что снаружи? Ответ был прост – снаружи то, что внутри. А внутри себя я рьяно верила, что должна жить так, как живу. Тяжело. Трудно. Нести крест. Но какой? И, главное, чей? В конце концов, надоело думать. Откинулась в кресле. Перестала цепляться за мысли. Их смыло внезапным ливнем. Мерное постукивание дождя уносило всё дальше. Пока я не уснула крепким безмятежным сном.

Проснулась часов в восемь вечера. Дождь прекратился. Из окон приятно пахло свежевымытой зеленью. Сладко потянулась. Остатки чая вылились из перевернувшейся чашки. На ковёр. Но вот ведь странно, это ничуть не задело. Бытовой тетрис больше не вызывал беспокойства. Я приняла иллюзию. Решение было найдено.

Избавиться от лишнего. В большой квартире за много лет хлама накопилось предостаточно. Да и во мне самой утрамбовались миллионы отживших мыслей и поблекших воспоминаний. Начала с чудовищных завалов над кладовками. Которых четыре. И столько же антресолей. Поначалу взяло жуткое отчаяние. С таким объёмом не справиться и за месяц.