Елизавета Трубникова - Пролетая над планетарием

– Ляль!

– Что «Ляль»?

– Ну неудобно же…

– Фу ты! Иди давай скорей. Жрать охота. А! И колы возьми. Большую.

– Я тебя обожаю, бабка! – Я заглянула ей прямо в глаза. – Яички. – Обе заржали. Как две лошади.

Бабками друг друга называли с юности. Так повелось. Прозвище «Ляля» как раз и пошло от некой бабы Ляли. Которую школьники на улице уронили. Потом подняли, конечно. Но было смешно. Тогда и прицепилось. И пошло. Поехало.

Я бежала вниз по Лялиной подъездной лестнице. Пролёт за пролётом. Оставляя страх позади. Как хорошо, что есть друзья!

Вернулась домой утром. В оконном стекле, навсегда, привычный мир расколола трещина. Через которую в душу прокрадывался нездешний, потусторонний холод.

Помирились.

Снова стали встречаться. С тем, с кем поссорились. Два месяца назад. Кого, оказывается, я любила больше всего на свете. И кто любил меня. Встречались часто.

Но ночевала я по-прежнему одна. Было тепло, пока мы были рядом. Но стоило ему выйти за дверь, как холод сковывал, оборачиваясь очередным приступом беспокойства.

Может показаться, что к этому можно привыкнуть. Нельзя. Каждый раз это мучительная пытка. Сначала пересыхает во рту. Хочется пить. Постоянно бегаешь в туалет. Потом сердце колотится так, будто ты – животное перед землетрясением. Волнами накатывает беспричинный страх. Но нет возможности осознания. И вот уже паника разрослась. Ты готов рвать на себе волосы. Кричать от страха перед чем-то, что неведомо. Что притаилось где-то в углах.

Тогда я брала Фиату. Иногда старалась идти спокойно. А иногда просто бегом бежала к Ляле. Там душа снова обретала покой. После плотного ужина. Доброго разговора. В тёплой уютной пижаме, я засыпала на Лялином удобном диване. На двух подушках. Окутанная вкусным запахом свежевыстиранного пододеяльника. Из открытого окна веяло весной и новыми надеждами. А сама Ляля мирно храпела рядом, на раскладушке.

Как будто снова дома. Где никто не умирал. Где бормочет телевизор. Где раздаются знакомые голоса. Пахнет свежими огурцами. Сыром. Колбасой. Хлебом. А в стакане с чаем гремит ложка, растворяя сахар и мои бесконечные тревоги.

Так жилось тогда. Когда почти год минул со смерти папы.

Большую часть времени я проводила, работая на прежнем месте. Куда вернулась. Где приняли с радостью. И рядом с любимым мужчиной. Мне повезло. Не было необходимости постоянно торчать в офисе. В любой момент можно было умчаться домой, закончив дела. Работа нравилась. Всё давалось легко. Коллектив был душевным. А голова ясной. С успокоительным было покончено. Я набирала собственную силу.

И мы мчались вдвоём на его скутере. Наслаждались покоем. Ветром в волосах. Свежестью. Дома, с ним, я забывала обо всём. Потому что всё исчезало. Это помогло снова полюбить комнату, где жил отец. Где он встретил своё последнее утро. Я заново училась в ней жить. Она постепенно наполнялась флюидами новой любви.

Странно только, почему он ни словом не обмолвился о трещине в оконном стекле? Может, не заметил?

В то время, борясь с паникой, я училась принимать ежедневные паузы одиночества. Или просто сбегала от них к Ляле. Двери которой всегда были для меня открыты. Болтали с её бабулей о Камчатке. О современных нравах. Смотрели глупые ток-шоу по телеку. И я успокаивалась. С Лялей строили планы на будущее. Решали, судьба это или опять двадцать пять.

Но случались и долгие ночи полного одиночества. В пустой квартире. С холодильником, гремящим так, словно вот-вот лопнет его терпение. И он, хлопнув дверью, гордо удалится на помойку. Где, к слову, ему было самое место (прости, приятель, но ты давно отслужил своё). Я вынуждала себя мириться с этими ночами. Это было не просто. Паника, беспокойство и тревога – ночной Змей-Горыныч, снова поднимали безжалостные головы. И всё оказывалось бесполезным. Казалось, вот только накануне мы приехали ко мне. Любимый – самый тонкий психолог из всех, с кем приходилось иметь дело, успокаивал. Уверяя, что мой страх всего лишь безобидный пшик, существующий исключительно в пределах богатого воображения.

Потом я провожала его. Хорохорилась сколько могла. Не выдерживая, бросалась к скайпу. Там, терпеливый и любящий, он часами поддерживал связь. Пока мы оба не вырубались от усталости. И я хотя бы во сне забывала про ненавистную трещину. И приступы паники.

Требовались перемены. Я пока не понимала какие. Но точно знала, что они нужны.