Ирина Селивёрстова: Нить жизни. Роман

Теперь я еще больше торопилась по утрам в клинику, быстро раздевалась внизу в комнате для матерей и бежала на второй этаж, замирала на несколько секунд перед таблицей со списком детей с цифрами веса и проходила в заветную дверь. Я сцеживала молоко из груди на детской кухне, где постоянно сновала уже знакомая мне медсестра Лида, забиравшая раньше бутылочку с молоком. Она оказалась доброжелательной и общительной, можно сказать, с потенциалом к руководящей деятельности. С моей теперешней позиции было видно, что минусы ее характера – строгое отношение к мамам и резковатые высказывания, оборачивались плюсами для детей, потому что она обеспечивала всем малышам постоянное наличие грудного молока, чтобы не кормить новорожденных искусственными смесями. Проходило минут пятнадцать, и на кухне появлялись другие мамы, которые шли сюда после кормления детей в отделении. Они разговаривали о малышах, кто в какой степени поправился, как себя чувствует, что сказал врач. Я быстро познакомилась со всеми мамами. Больше других мне понравилась Люба, дочурка которой лежала в одной палате с Сашей. Люба каждый раз при встрече рассказывала мне о Сашеньке – если ему было лучше, то подробнее, если плохо – то в нескольких словах. Я узнала от нее, что Юрий Иванович часто оставался после работы с Сашей. Когда он дежурил в реанимации, то несколько раз за ночь приходил проверить состояние детей, которых он вел, и Саши в первую очередь. Точно так же он выхаживал до этого Любину девочку, которая чувствовала себя теперь гораздо лучше и быстро росла. Изредка я пропускала занятия в институте, чтобы сходить вместе с Любой в детский магазин, находившийся в двадцати минутах ходьбы от клиники, ведь так приятно было покупать крохотные детские вещички – они помогали укреплять мою надежду на благополучный исход. Люба во время таких прогулок разговаривала со мной о Юрии, к которому относилась с благоговением, ведь это он спас ее дочку, которую другие врачи готовы были считать безнадежной. От нее я узнала, что Юрий живет за городом, вдвоем с мамой, что семьи у него нет, из-за давней несостоявшейся попытки жениться, и теперь он все время отдает работе.

День ото дня я все больше втягивалась в жизнь шестого отделения клиники – помогала медсестре Лиде на кухне, шила марлевые маски для врачей и медсестер. Я была рада каждой просьбе, лишь бы подольше задержаться в отделении, где находился мой ребенок. Иногда потихоньку от всех я подходила к Сашиной палате и смотрела на его кувез через стеклянную дверь. Однажды после уборки на кухне, когда уже собиралась уходить, я увидела, как Юрий Иванович выходит из палаты моего сына. Я подошла к нему и спросила, как мой ребенок себя чувствует. Взглянув в глаза Юрия, я осеклась на полуслове – его глаза были страдающими, очень уставшими. Юрий медленно стянул с себя маску, открывая почерневшее лицо.

– У него были сегодня ночью судороги, он опять синел, – еле выдавил он из себя.

– Что, мне не на что надеяться? – стараясь говорить как можно спокойнее, спросила я.

– Я этого не говорил. Мы делаем все возможное, что в наших силах.

– Почему были судороги?

– Медицинская наука не может на этот вопрос ответить сегодня однозначно. Считается, что из-за незрелости оболочек на нервах их окончания соприкасаются и дают эффект судорог. Все, что мы можем сделать в таких случаях – это убрать не причину, а следствие, то есть снять судороги.

У меня вновь, как в роддоме, потекли ручьем слезы. Юрий старался не замечать их. Он продолжал объяснять мне возможные причины судорог у ребенка, которые, в конечном счете, сводились к одному – незрелости нервной системы из-за слишком раннего рождения. Я внимательно слушала эти разъяснения, но главное – явственно ощущала, что не одинока в борьбе за жизнь своего сына, что Юрий еще один человек помимо меня, который страдает, мучается от Сашиной боли. А самое главное – помогает моему ребенку, то есть делает то, что не в силах сейчас сделать для него даже я.

Мне стоило больших усилий, чтобы, наконец, сдвинуться с места, попрощаться с Юрием и уйти. Я не поехала в тот день на занятия, а несколько часов проходила по близлежащим улицам, то и дело, возвращаясь к клинике. Я смотрела каждый раз на крайнее слева окно на втором этаже, словно так можно было о чем-то узнать. Что я могла сделать? Любые мои действия в этой ситуации были бесполезны. В моей душе словно полыхало пламя – такой душевной боли, надежды и бесконечной любви к своему ребенку, как в тот день, мне не доводилось прежде испытывать. Я едва вынесла это чувство.