Ирина Селивёрстова: Нить жизни. Роман

На второй день после родов, вечером, меня приходил навестить мой муж. Наша палата находилась на первом этаже, что позволяло удобно разговаривать через приоткрытое окно. Лицо у Александра было отягощенным. Трудно было прочесть по нему оттенки эмоций, которые он испытывал, но было понятно, что ему тяжело и что он небезразличен к ситуации. Мы разговаривали недолго, я ощутила, что хочу простить Александру тот недавний разговор о его нежелании иметь ребенка, и забыть об этом, потому что очень была нужна опора в нем как в близком человеке и отце нашего мальчика. Уходя, Александр пообещал навещать меня так часто, как позволят занятия в институте.

Детский врач в следующие дни уже не проходил мимо меня молча, произнося несколько слов о состоянии ребенка, которое еще не имело стабильного характера. Каждой ночью я мысленно относила горящие коконы своему сыну. У меня появилось молоко, опытная медсестра помогла его сцедить и велела сцеживать каждый раз, когда другим мамам приносили на кормление детей. Так прошла неделя.

Однажды, когда я ходила взад-вперед по коридору рядом со своей палатой, чтобы понаблюдать, кто выходит и заходит в детское отделение, то увидела, как открылась дверь, и на пороге появилась медсестра, о чем-то тихо разговаривая с санитаркой. Они обе на меня посмотрели, и я, воспользовавшись их вниманием и, поборов свой страх перед тем, что мне откажут, быстро подошла к медсестре и попросила разрешения посмотреть на ребенка, которого не видела ни разу с момента рождения. Медсестра была невысокой, худенькой, с простым лицом крестьянки, привыкшей к нелегкому труду и с очень светлыми, буквально родниковыми глазами. Видимо, таков был отпечаток на внешности от ее работы. Она, вопреки ожиданию, быстро согласилась выполнить мою просьбу и повела за собой. У меня встал ком в горле от такого проявления доброты, мешая вымолвить слова благодарности. В отдельном боксе, куда меня завели, было трое детей, двое лежали в обычных детских подставках-лотках, как это принято для новорожденных и один – мой, в кувезе. Я подошла к кувезу и стала жадно, в то же время с надеждой, вглядываться в того крошечного человечка, который лежал за прозрачными пластиковыми стенками с открывающимися отверстиями для рук. Медсестра тоже подошла к кувезу, через круглое отверстие поправила пеленку на мальчике, из которой все время пыталась высунуться крошечная ножка с пальчиками в виде бисеринок. На мой вопрос о том, выживет ли ребенок, медсестра спокойно ответила, что сейчас ему гораздо лучше, что он любит покушать – я посмотрела при этом на прозрачную трубочку-зонд, прикрепленную пластырем к щечке, через которую по капелькам через нос поступало молоко. Медсестра добавила еще, что в ее позапрошлое дежурство ребенок был очень плох, синел ночью из-за судорог, но теперь, бог даст, выживет. Я смотрела на своего ребенка, мысленно желала ему становиться сильнее, быстрее расти, чтобы не было проблем с самостоятельным дыханием и чтобы не было больше судорог. Мне очень хотелось передать сыну свое чувство веры в его полное выздоровление, чтобы он через мою поддержку ощутил, что иначе и быть не может. Стоя возле ребенка, я не нервничала и не расстраивалась, а только всей силой воли желала ему быстрее стать здоровым.

Понимая, что мне нельзя здесь находиться долго, чтобы не подвести медсестру, я поблагодарила ее, взглянула еще раз на кувез с мальчиком и, пока шла по коридору, думала, что в правильном направлении посылала ночью свои светящиеся коконы – ребенок лежал там, где я это себе представляла. То, что я своими глазами увидела ребенка, прибавило мне оптимизма. Я чувствовала, что мне надо быть стойкой и бороться за здоровье своего ребенка, выполнять максимально все, что скажут врачи.

Спустя еще несколько дней, детский врач во время утреннего обхода радостно сообщил мне, что мальчик стал хорошо дышать, что теперь его надо готовить для перевода в детскую клинику, где его будут выхаживать дальше. На вопрос, можно ли ребенка кормить грудью, он ответил, что это случится еще не скоро, но я должна сохранять у себя молоко, чтобы ребенок лучше развивался и не болел.

Это был почти счастливый день, и во мне сильнее укрепилась надежда, хотя тревога не ушла из души. Я даже позвонила маме и попросила приехать ко мне. Прежде я просила ее не делать этого, чтобы не плакать в ее присутствии лишний раз. Мама приехала к вечеру, привезла большой пакет фруктов и пакет с испеченными ею пирожками. Она хорошо держалась и несколько раз повторила, что не сомневается, что с ребенком все будет в порядке.