Максим Федосов - Десять

К обеду в дом зашёл Афанасьич, посмотреть на Романа и проверить, всё ли в порядке. Он слегка запыхавшись, сел на диван напротив кровати и сидел, не сводя глаз с него. Роман, отложив книгу в сторону, спросил:

– Михаил Афанасьич, хотел вас спросить, вот отец Серафим, – он священник, так?

– Да, священник.

– А где же церковь тогда, где он служит? Вы же говорили, что в деревне никого нет, все уехали и только вы вдвоём с ним живёте.

– Так и есть, вдвоём и живём. А церковь, вона, – Афанасьич показал в окно, – не видно отсюда, на краю деревни, прям около леса стоит. Вдвоём и служим, он Литургию служит, я алтарничаю, помогаю. Вдвоём и спасаемся, я же, знаешь, пятьдесят лет в городе прожил, потом сюда перебрался. Жена ушла, дети выросли и забыли старика. Кому мы нужны… Вот и спасаемся. С грехами боремся. Со страстями.

– А разве в городе нельзя спасаться?

– Можно, конечно, и в городе. Но искушений больше. Вона, ты сам видишь, как тебя искушения-то достали, до чего довели.

– Да… ну я хотел… чтобы… чтобы работа была нормальная, зарплата хорошая, у меня жена беременная, ребёночка ждём… Хочется, чтобы всё было как у людей… Вот и взялся за такое… – Роман старался задумываться над каждым сказанным словом.

– Да у людей сейчас страх-то что творится, всё ради денег – продают своё время, силы, мысли, здоровье – всё ради денег. Вот лукавый-то и потешается над нами, – люди забыли, что работаем-то мы, чтобы жить, а не живём, чтобы работать. А мы с утра до ночи, с утра до ночи…. а придёт новый начальник, и уволит всех, возьмёт своих, – куда ты, мил человек, будешь деваться? Другую такую работу искать?… И все опять колесом-таки и пойдёт… Нет, ненормально это. В контору на работу пришел, а что тут твоего, в энтой конторе? Всё чужое. Не по-человечески это.

– Ну а как, Афанасьич ещё? Как жить?

– Как жить?… Трудиться надо, над собой в первую очередь. Дом строить надо, хозяйство надо заводить, чтобы всё твое было, а не чужое. Земля есть, – хлеб сажать, чтобы зависеть не от начальников, а от одного Господа Бога. Помолился, вот тебе и урожай, ещё помолился, – два урожая снял, один в городе продал. Вот так раньше жили. Как люди жили отцы наши. А мы…

– Мне кажется, это будет шаг назад в развитии общества, а не вперёд, – подытожил Роман речь Афанасьича.

– Ну и правильно! Назад, к корням своим, к Богу, от которого мы все и произошли. А вперёд – это только к концу света, это всё человек выдумал, что он вперёд идет. Это лукавый зовёт человека, вот он идёт, и думает, что вперёд. Гадаринские свиньи тоже думали, что вперёд бегут, да все вместе в пропасть-то и свалились… А всё почему?

– Почему?

– Да ты читай, вона тут всё и написано. – Афанасьич показал на Евангелие. Хм, как ты ещё ни разу её не открывал, интересно?

– Да я читаю и не понимаю тут ничего.

– А ты читай со вниманием и интересом, а не как детектив, надо захотеть, чтобы Господь открыл тебе глаза… В любом случае, ты думай, размышляй, почему мы тебя тут нашли, на волоске от конца твоего. Ведь Серафима-то что-то толкнуло не к затону идти, а к мосту. Пошёл бы он к затону, ты бы так и лежал до сих пор в камышах энтих. Так и лежал… – Афанасьич махнул рукой, поднялся с дивана и прошел на кухню.

Вечером отец Серафим опять прикладывал Роману примочки из трав на его посиневшие бока, вздыхая и охая, ухаживая за ним, словно за собственным сыном. Афанасьич, будучи тут, в помощниках, тоже вздыхал и охал, говоря, что скорее всего нужно Романа все-таки везти в больницу. Но отец Серафим посмеивался над этим:

– Чего там может больница твоя, Афанасьич? Таблеток дадут, уколов наставят, и всё. И так же лежать будет, как и тут. А я крапивочкой приложу, распаренным овсом, да микстурки своей дам… Это тебе не коктейль твой, «Битва» твоя… – смеялся отец Серафим, – это природное средство, вытяжка из трав на спирту. Это – он помахал своей бутылочкой зеленого цвета, – лекарством должно быть, а не сосалкой вашей из банки. Пили всегда лишь на праздниках да от боли принимали, как лекарство. А вы всё вывернули, теперь, слышь Афанасьич, – он повернулся к нему, – пьют меньше, но чаще!

– Да, теперь меры не знают, эт точно, – поддакивал Афанасьич. Роман лишь улыбался этим бережно сказанным словам старых людей, поживших на своём веку, но в глубине души понимал, что они-то как раз правы.

Правы во всём, что говорят.

Эти странные, неосознанные порою мысли о правоте стариков, стали вызывать такие же неосознанные воспоминания из его детства и молодости. Вспомнил он и свою детскую коллекцию баночек, которую лелеял и берёг от глаз завистников, вспомнил он и пивную, в которую бегали после школы и прятались от тети Дуси, вспомнил времена учёбы в институте, когда охотились за «фирменными» джинсами, обязательно с яркими наклейками и этикетками, вспомнил, как, изрядно выпив, придумывали вместе с Сашкой и Бобром торговые марки и бренды, один «круче» другого… Многое вспомнилось в тот вечер Роману, и много вопросов он задал сам себе.