Евгений Ткаченко - Жизнь и о жизни. Откровения простой лягушки

Оказалось, это богатство служило нам школой жизни значительно более важной, чем та официальная школа, в которую мы все ходили. В советские времена там было слишком много идеологии, находящейся в противоречии с реальной жизнью и дворовая школа в какой-то степени уравновешивала этот флюс. Должно быть, дети чувствовали это интуитивно, и все свободное время проводили на улице. И не только свободное. Большинство ребят отдавали приоритет улице в ущерб школьным урокам. Не был исключением из этого большинства и я. Долго не понимал, почему улица была для меня важнее школы, а понял лишь тогда, когда стал совсем зрелым человеком. Улица привлекала не только правдой жизни, которую мы видели во дворах, но и даже реальными опасностями, которые везде подстерегали нас. Тот адреналин, который сейчас так усиленно ищет молодёжь, был всегда рядом – искать его не было необходимости.

Каждый год городок наш платил страшную дань в виде детских жизней и лесу, и Неве. Лес – места боев с обилием в то время боеприпасов. Это был магнит, который притягивал мальчишек. Кому-то нужен был артиллерийский порох и патроны для изготовления и запуска ракет, а кто-то не мог пройти мимо неразорвавшихся снарядов, мин, гранат. К окончанию школы мой класс заплатил дань тремя жизнями. В четвертом классе подорвался, разряжая снаряд, Юра Иванов, и уже после выпускного утонули в Неве Люда Кожухова и Алла Полякова.

Такие случаи на время пугали нас, детей, мы приостанавливались, задумывались, но тут же бежали дальше. Из этих страшных происшествий выводы каждый делал свои. Я тоже сделал, когда проводил Юру. Провожали всем классом. Шли гуськом мимо маленького гроба. Открыта была, только нижняя часть лица Юры, она была абсолютно белой. Верхнюю часть головы снесло взрывом. Рядом на табуретке сидела мама, не отрываясь, смотрела на него и без перерыва шептала загадочную тогда для меня фразу: «Бог дал, Бог взял. Бог дал, Бог взял. Бог дал, Бог взял…». Поскольку эти трагедии сопровождали нас регулярно в течение детства, остались они в памяти просто неприятным фоном.

Врезались в мою память на всю жизнь картинки страшные и тягостные, не воспринимаемые в детстве как трагические, но постепенно по мере взросления превратившиеся в них. Видел я и хорошо помню обилие калек войны. Меня, ребенка, некоторые сцены потрясли так, что стоят как живые в памяти до сих пор. Сколько же было мужчин без рук, без ног – на деревянных подпорках! Но самое страшное – люди-обрубки, сосем без ног, а порой и с изуродованными руками. Передвигались они, отталкиваясь от земли деревянными колотушками с прибитыми резиновыми полосками, или просто руками, катясь на самодельных деревянных платформочках, углы которых опирались на обычные шариковые подшипники.

Напротив главного продуктового магазина нашего городка продавалось пиво из бочек. Это было место сбора калек войны. Часто со стороны я наблюдал за ними. Казались они мне людьми нездешнего мира. Целый день калеки проводили у этих бочек. Пили, курили и живо общались друг с другом. Порой веселились и даже смеялись, смех был грубым, прокуренным, похожим на кашель. Однажды, откатившись на пару метров от компании на своей платформочке, один из калек обильно стал писать на свои грязные руки. Он старательно мыл их под струей, как под краном, не обращая внимания ни на идущих мимо людей, ни на нас, детей.

Я побаивался их и наблюдал только со стороны. Казалось, что они существуют в другом измерении, в другой жизни, и не очень-то обращают внимание на нас, обычных жителей. Сейчас мне ясно, что совсем не казалось, а действительно все у них осталось в прошлом, и они продолжали жить в том времени. Должно быть, потому, что там они были сильными, здоровыми, полноценными, а в этом времени им, таким, места не было. Власть и общество его не предоставило.

Как же сегодня отчаянно жалко этих людей! Хочется встать перед ними на колени и попросить прощения. Они защищали нас, нашу страну, отдавая ради победы жизнь, а получилось так, что отдали часть своего тела. Наверное, человек лишенный частей тела, выглядит некрасиво, а может, и уродливо. Но это ли главное в человеке? Однажды они все исчезли, исчезли одномоментно. Честно скажу: я тогда не горевал. Живя своей детской жизнью, быстро забыл, как забывается все неприятное. Но вспомнил, вспомнил и сейчас горюю. Сегодня мне стыдно. Власть коммунистическая их собрала, собрала быстро, безжалостно, по приказу, как бездомных собак, и всех отправила доживать в специальные резервации. И никто, никто не попросил у них прощения, и их почти не вспоминают. Помнят только те, кто встречался с ними, кто видел. Вот и я вспомнил. Вспомнил совсем не случайно. Нужно было прожить достаточно много лет на свете, чтобы и война, и калеки войны, и мое детство, и судьба моих родителей, и время сегодняшнее выстроились в четкую причинно-следственную связь. Наверное, такое происходит не со всеми. Со мной произошло так потому, что родился на месте самых страшных боев в войне, родился там, где противостояние фронтов длилось почти три года. До сих пор из земли, по которой я бегал ребенком, ежегодно тысячами выкапывают останки наших солдат. А может, и потому, что отец мой из концлагеря немецкого попал сюда, на берега Невы, в концлагерь советский, и уже совсем старым признался, что советский был страшнее и он хотел повеситься, спасло чудо.