Валерий Казаков - Страна чужой жизни. С юмором о грустном

Её не знали Павел и Иаков.

Ей не читал никто святых писаний.

Но отчего-то ей хотелось плакать

у царских врат в годину испытаний.

Надо честно признаться, её стихи меня удивили. И одновременно обескуражил голос. Этот голос был глухим и монотонным, как ветер. В нем совершенно не чувствовалось ни акцентов, ни четкого ритма, ни продолжительных пауз в нужных местах. В нем не ощущалось даже потребности произвести нужное впечатление. Она не пыталась преподнести свои стихи как-то по-особенному. Она их бубнила. Иначе не скажешь. И это были её стихи. Никогда раньше я таких не читал и слышал.

Девушка продекламировала мне одно стихотворение, за ним другое, третье. Её голос был едва различим в ветреной ночи, но я почему-то понимал каждое её слово. Мне даже ветер не мешал…

И ещё она была очень не похожа на свои стихи. Просто поразительно не похожа. Я ожидал услышать от неё нечто посредственное, нечто привычное, а тут была явная перекличка с любимым мной Блоком. Было что-то таинственное и завораживающее. Что-то манящее и мистическое.

Потом она читала ещё, и я всё отчетливее понимал, что встретил настоящего поэта. Это было совершенно не похоже на то, что мне приходилось читать в толстых журналах и газетах той поры. Она не стремилась никому подражать, ни под чей вкус подстраиваться. Она в каждом стихотворении была сама собой, сама по себе.

По улице Мира какими-то мрачными дворами мы вышли на Петроградский проспект к Большой Невке. Мне с детства нравилось бродить по берегу реки, вдоль водного пространства.

Стихи закончились, и я решился спросить у неё.

– Как вас звать?

– Наталья, – скромно ответила она.

– А фамилия?

– Ленская.

– У вас прекрасные стихи. Они особенные. Таких я давно не слыхал.

– Я знаю. Только никто мои стихи не воспринимает всерьез. Никто не печатает. Особенно о любви. Видимо, моя внешность с такими стихами не гармонирует.

– Почему вы так говорите?

– Я некрасивая, – как-то очень буднично ответила она.

Я удивленно посмотрел на неё с боку и замолчал. Для чего она мне это сказала? Для меня её внешность большого значения не имеет. Это вовсе не важно. При тусклом свете уличных фонарей Наталья выглядела старше своих лет. У неё были светлые брови, светлые ресницы и тонкие губы. Под большим носом – густая тень. Ну и что? Какое отношение это имеет к поэзии?

Я прошел ещё несколько метров и неожиданно понял, что ошибаюсь. Внешность для поэта имеет значение. Потому что стихи Блока или Есенина воспринимались бы по-другому, если бы их написали невыразительные личности. Люди с привычной внешностью, серые, незаметные, некрасивые. Есть какая-то связь между красивыми стихами и притягательной, запоминающейся внешностью автора. Но мне не хотелось признаваться в этом Наталье. Я прошел ещё несколько метров и вдруг сказал:

– А для меня внешний вид не играет большой роли. Для меня важнее талант.

– А я не согласна, – пробубнила Наталья. – Когда начинают рассказывать про Ахматову, почему-то всегда вспоминают, какой она была в молодости. Когда её Модильяни рисовал. Как она была тонка и изящна. Какой у неё был профиль. Какой нос. Если это не имеет значения, почему тогда все об этом вспоминают?

– Для меня это не важно, – снова солгал я.

– А для меня важно, – проговорила Наталья.

Ну как ей доказать, что она заблуждается? Вот возьму сейчас и поцелую её. Не хочется, но поцелую, потому что так надо. Только нужно, чтобы это получилось как бы случайно. Этак легко и непринужденно, как дуновение ветра. Если она работает в КГБ – она этого не поймет. А если поэт – оценит.

– Наталья?

– Да.

Она повернула ко мне лицо. Я ловко наклонился и чмокнул её в холодную щеку.

– Зачем? – спросила она.

– Просто так. Мне нравятся ваши стихи, – сказал я первое, что пришло мне в голову.

– Нет, – для чего-то пробубнила она. – Не надо так.

– Почему?

– Мы едва знакомы.

– Но вы для чего-то пошли за мной?

– Мне просто захотелось сказать вам пару ободряющих слов. Захотелось правду сказать. Вас несправедливо обидели… Вы, наверное, расстроились. А я уже привыкла. Я два года туда хожу. Меня всё ругают, ругают. Я к этому привыкла уже. А вы…

– Что?

– С такими чертами лица, – продолжила она. – Нет. Больше так не делайте. Мы с вами разные люди. У вас такие волосы. Вьются. И глаза, как у Левитана… А я. Я всё понимаю про себя. Но стихи писать не брошу. Никто меня не заставит. И о любви буду писать. Обо всем. Для меня запретных тем нет. Только жалеть меня не нужно.