Алексей Кононов - Россыпи монпансье

Не известно, как могла бы закончится эта история, если бы однажды Морда вдруг не заболел. Все началось с того, что бабушка обнаружила обед в его миске нетронутым. При этом вид у Морды был виновато-просящим. Он словно пытался сказать, что все хорошо, что это простая усталость, что скоро все пройдет, и он вновь будет таким же сильным и отважным. Но время шло, а его положение только ухудшалось: бока ввалились, шерсть потускнела и торчала клочьями. Теперь он редко вылезал из будки, и то лишь для того, чтобы неуклюже полакать воды. Дело дошло до того, что однажды его миску с едой опустошил молодой кобель, за свое нахальство и чернявую масть прозванный Цыганом. Некогда грозный хозяин двора только угрюмо оскалился и неубедительно зарычал. Но молодой пес даже не обратил на это никакого внимания. Вожак был низвергнут с пьедестала. А тут еще новая напасть: Морду стало тошнить по всему двору зеленой слизью.

Наверное, излишне говорить, что ветеринарных врачей в то время к собакам не вызывали. А из всех известных лекарств, самым доступным был сок репейника. Но и он не помогал.

Однажды отец разбудил меня рано утром. Хорошо помню, что это была суббота, и все домашние еще спали. Поеживаясь от утренней прохлады, я с удивлением увидел, как отец снимает Морду с цепи и привязывает к старому стершемуся брезентовому ошейнику веревку. На плече у отца висело ружье. Мне в руки он дал лопату.

Мы вышли со двора. На этот раз Морда совсем не обрадовался висевшему на плече ружью: он еле плелся, не поднимая головы, словно боясь случайным взглядом увидеть в глазах хозяина приговор. Иногда он поворачивал голову в мою сторону, и сквозь мутную пелену его карих глаз я не видел ни злобы, ни отчаянья, ни обиды. Только смертельная усталость и тоска. Он словно все понимал. Наверняка он видел, как это происходило с другими собаками. Но сейчас в этих старческих и больных глазах теплилась надежда. Он словно просил меня в память обо всем хорошем стать посредником между ним и любимым хозяином, развеять терзаемые его душу сомнения. Не в силах вынести этот взгляд, я старался смотреть в сторону.

Путь наш не занял много времени. Дойдя до пустыря перед старым кладбищем, отец воткнул палку в землю, привязав к ней Морду. Отойдя шагов на двадцать, он зарядил ружье. И тут Морда понял, что пришло его время. Наверное, страх ушел из его сердца, поскольку он попытался приподнять голову, чтобы взглянуть напоследок в глаза любимого человека, пусть и сквозь планку прицела. Несколько мгновений они так и смотрели друг на друга, и впервые пес не отвел глаз. Первым не выдержал отец: зажмурившись, он нажал на курок.

Выстрел разорвал утро на части, подняв в воздух, стаю воронья. Сквозь их невообразимый гвалт я вдруг услышал визг Морды. Он был еще жив. Прицелившись, отец выстрелил во второй раз. Визг прекратился.

Подойдя к Морде, он осторожно снял окровавленный ошейник, положив обмякшее тело на старую простынь, и стал копать яму. Затем так же осторожно завернул и опустил Морду на дно, велев мне присыпать могилку.

Стая воронья вернулась на свои излюбленные ветки, обсуждая смерть своего заклятого врага и откровенно радуясь. Как я ненавидел этих ворон, за их подлую радость, за боль в душе.

Мы возвращались домой. Говорить не хотелось ни мне, ни отцу. Он так и не проронил ни одного слова, а лишь прищурившись на теплые лучи утреннего солнца, смотрел куда-то далеко вперед. Во мне же что-то словно надломилось: не было ни слез, ни слов, лишь пустота и комок в горле. И только сестра, узнав обо всем, разревелась в голос, а бабушка и мама, зашмыгав носами, вышли из комнаты. У меня же все стоял в памяти последний взгляд Морды.

Теперь, когда это все осталось в далеком прошлом, кажется, что тот утренний выстрел серьезно изменил мое отношение к жизни. Я понял, что близких и друзей надо беречь, дорожить ими, что не надо стесняться быть добрым и благородным, что надо пытаться жить по велению сердца. И еще я понял, что отец так и не смог простить себе этого выстрела. Он больше никогда не взял в руки ружье. А ошейник Морды, с потемневшими от времени капельками крови, сделанный из простого брезентового ремешка, хранил до конца своей жизни.

Давным-давно, когда Алешка ходил еще в детский сад, или как они с сестрой называли – садик, одна из воспитанниц принесла в группу железную баночку. Баночка была разрисована яркими ягодами и фруктами, а из-под крышки исходил сказочный аромат. Там были разноцветные леденцы. Воспитательница сказала, что это монпансье. Не известно почему, но на Алешку это произвело впечатление. Тем более что эта противная девчонка угощала всех кого угодно, только не его. А тут еще монпансье. Такое сладкое и волнующее слово, сквозь которое просматривались разноцветные стекляшки маленьких конфет. В тот день он так и не попробовал этого чудесного лакомства.