Амвросий Светлогорский - Зеркало преподобной Феодоры. Из жизни наших современников

– Какого друга?

– Того самого, смотрите, остановилась машина. Вон, видите? Вот стекло опустилось, и он нам машет рукой, скромно так машет. Видите? Видите!

И Анна неожиданно запрыгала и, сорвав с себя кашне, вновь закружила вокруг Феодоры. Шпильки отстукивали мелодию, а длинный шарф, как плащ мага на арене цирка, витал в пространстве перед Феодорой, ваяя легкие, почти безвинные, нежные образы, которые, тем не менее, будили воображение и пробивали сладострастные ростки соблазна в ее душе, и приятная дрожь временами пробегала по ее телу.

– Кто он такой? Он уже месяц не дает мне спокойно молиться в церкви. Смотрит на меня, буравит, будто рентгеном просвечивает, так и раздевает меня взглядом. Кто он?

– Тот, кого вы приговорили к смерти.

Магический шарф изобразил сцену самоубийства и растянулся у ног Феодоры.

– Да ну! Я-то тут при чем? Да, я смотрела на него… Да, я отвечала ему, но… только… только взглядом! Только взглядом!

– И все?! Ваш взгляд красноречивее слов. Ну нет, ведь это не все! Вспомните, вспомните хорошенько. Вы выходите за ворота следом за ним. Вы идете следом за ним! Он садится в машину и оставляет дверцу машины открытой, чтобы вы сели! Вот как сейчас…

Дверца машины действительно открылась, и темный проем салона стал притягивать к себе взгляд Феодоры. Голос Анны Тасс зажурчал тихо, вкрадчиво и томно, слегка чем-то напоминая шипение змеи.

– Вот, вот как сейчас… как сейчас… как сейча-а-а-с-с-с.

– Но я не села, я прошла мимо!

– Всегда ли вам хотелось пройти мимо? Раз, два, три, а… на четвертый раз…

– Не на четвертый, а на пятый – я задержалась около его машины… и… и…

– И как бы невзначай перчатку обронили… И эта ваша перчатка довела его до безумия. Видно, ваша перчатка издает какой-то аромат, который на него воздействует. Он порешил, что сегодня убьет себя, если вы не станете его… хоть на одну ночь… на одну ночь…

– Нет, нет, нет. Это невозможно!

– Хоть на полночи…

– И тоже: нет и нет!

– На час. Всего на час. Один лишь час.

Иначе он убьет – не вас, себя.

Перчатка ваша к вам и приведет!..

Да и свидетелей полно, как он

ждал вас в машине, дверь открыв… Вот как сейчас.

– Кто он? Он не художник?

– Почти, он меценат – тот, кто художников содержит.

Феодоре вдруг стало не хватать воздуха, ее дыхание участилось до предела, но она не двигалась с места и молчала; и именно это молчание вдохновило Анну Тасс.

– Когда бы так в меня был кто влюблен,

вот так, что жизнь готов отдать

за час, один лишь час с тобой, – то я

вознаградила бы его сверх меры…

И если вы даруете ему

всего лишь час, один лишь час – не больше,

то вы его помилуете. Вы…

жизнь новую ему подарите,

ведь с прежней – он уже простился! Кровью

свой приговор он молча подписал!..

Когда бы так меня любил хоть кто-нибудь! – вот так, как он вас любит! Бескорыстно, безнадежно, безропотно…

Феодора медленно идет к машине, но в трех метрах от открытой двери останавливается: ей кажется, что около машины под ковром из алых роз блестит чешуйками змея. Феодора резко оборачивается к Анне Тасс, но той нигде нет. Феодора поворачивается к машине, ищет взглядом змею, но и змея – исчезла! А под ухом Феодоры знакомый голос зашипел, зашептал, запричитал, заплакал, уговаривая:

– Это не грех спасти другого, ничтожно мало заплатив; это не грех, не роскошь, не соблазн – дать жизнь другому. В чем повинен он – в том, что тебя, увидев, полюбил? Уже стемнело – ночь приходит, и нет греха. Коль был бы день, то это был бы грех – грехи свершают ослепленные под солнцем. А ночью…

– А ночью? Нет, в преддверье ночи, вот как сейчас, когда уж солнце село?

– Коль солнце село – нету и греха. Есть только жертва во спасение другого… Но согласись, что это благородно – спасти другого, жертвуя собой?!

Феодора шагнула к машине и исчезла в темном проеме салона. Дверь машины медленно закрылась, пронзив предвечернюю тишину странным звуком, отдаленно напоминающим звук падающего скоростного лифта, виртуозно воспроизведенный квартетом виолончелистов, в экстазе обрывающих струны до завершающей коды.

†

Лифт, ускоряясь, несся в чреве небоскреба. Пролетевши точку горизонта, лифт растворился в мрачной глубине бездонной шахты.

†

Игорь делал молниеносные наброски на бумаге, стремясь линией и мазками передать скорость падения лифта, состояние невесомости находящихся в кабине лифта и осознание неотвратимости расплаты за содеянное смотрящих на исчезающий в бездне лифт.