Джин Га́рду - Ночной бродяга. Часть первая

– Что ты сказал про мир?

– Что хочу в нем побывать…

– Может, нам стоит познакомиться?

– Нет. Не думаю. Для этого есть вся жизнь!

– Сколько тебе лет?

– Почти пятнадцать. Думаешь, еще есть время?

– Думаю, что можем начинать. – Ее щеки залились красным цветом.

Кажется, впервые за вечер я услышал гром, а следом за ним в здании погас свет, и вспышка молнии создала два портрета Клем: один из тени, другой из фиолетового цвета, в тон платью с оранжевыми пуговицами. Джоплин прекратила петь.

В моем Мире прошлого, на ветвях под облысевшими кронами, росли скрипучие двери, и я в надежде открыть путь в другой мир поворачивал ручку… и неизбежно напарывался на очередную ветку. Меня не могли утешить звезды, я не видел души в этих куклах. Конечно, я осознавал, что, подарив куклу Клем, я вселю в нее душу той, которая никогда не узнает, сколько своей души я испил, чтобы освятить эти лоскутки грубой мешковины.

В комнате мы провели три года. Один на один. Я говорил – она слушала. Ощущалось безумие в суставах и слюне, когда восхищение приклеивало язык к небу: я с ней, она рядом. Тогда она сшила сорок кукол. Клем говорит: «Я закончу то, что ты не закончил». У нее больше нет души – она разделила ее между куклами, прикрыв свои раны заплатками. Последняя кукла взяла мое имя.

Клем протянула Рокамадура Рокамадуру…

В той комнате за три года не менялись ни взгляды, ни люди… Можно сказать, что три года я засыпал, чтобы не успеть проститься, но она все равно кивнула мне вслед и сшила куклу. Она сшила очень много кукол.

Первым делом дам этой кукле имя – пожалуй, Клем. На седьмой день отдохну. За шесть дней до того я стоял у входа в казино и видел ту, которую видеть не должен был, и не отнял жизнь у того, кто взял чужое, а наказал безразличием и проклял ту, что забыл давно, и пришел в обитель, в дом свой, и приступил к созиданию той, что призвана быть безразличной ко мне самому.

Временами поигрываю в Бога…

За шесть дней бездомные прикрепили мне прозвище – Ослепший. В Мире прозы имя – это кличка, окрашенный характер неуверенных движений. Я целых шесть дней преодолевал расстояние длиною в десяток личных воспоминаний и сотню сопряженных с ними. И добравшись, наконец, до своей берлоги, принялся лихорадочно подбирать материалы: самую ценную домашнюю утварь, в которую заточили заботу «близкие» люди. А по праздникам дарили близкие – телефоны. «С тобой невозможно связаться, вот – будь на связи!» Целые легионы телефонных аппаратов стояли на страже связи с общественностью. Теперь таскаюсь с грудой телефонных трубок и не смею от них избавиться. Так и не ответил ни на один звонок, но храню телефоны по сей день. Даже выделил отдельную комнату для телефонных аппаратов: кладбище неоговоренного, неозвученного, неизведанного – короче того, чем жизнь свою наполняют длинноносые.

Я выплавил глаза из телефонной трубки, наделив кусок пластика даром безмолвного созерцания, провода стали органами тактильных чувств, а телом был назван отшлифованный обрезок жестяной банки из-под кофе в виде безрукого, безногого, безголового, отнюдь не по образу и подобию вырезанного калеки. Скрепил детали плотной шерстяной вязью. Глаза пришил к резиновому мячику, перетянутому замшей. Облачил кубистическую фигуру в черный льняной пиджак, сшитый из единственных за мою жизнь брюк, который облегал туловище от воображаемых мочек ушей до воображаемых пят.

Только теперь, окончив работу, прикоснулся к пище.

Эта кукла станет младшей сестрой австралийки, вот только глаза ее ни о чем не скажут: ни о мечте, ни о печали, ни о Франции, ни об истории своего создания. Старшую сестру я взращивал два года, для того чтобы бросить оземь, а младшая завершит означенное, но не начатое дело – проститься с прошлым. В день отдыха – пятницу – я работал, в день отдыха – субботу – я работал, в день отдыха – воскресенье – я работал. Не удалось на седьмой день отдохнуть. За пять дней до того повстречались мне Раввин, Имам и Священник, они боролись с холодом у горящего бака в квартале от приюта «Hopeless» 11 11 Hopeless ( англ .) – безнадежный. , за углом.

Я бреду прочь от казино, в котором играют на шляпки. Сквозь густую завесу индустриальной пыли доносятся редкие голоса прохожих. Где-то далеко, будто в параллельной вселенной, исполняют «U2»: «Hold me, Thrill me, Kiss me, Kill me». Босоногие бродяги выходят на проезжую часть, подальше от битого стекла у кирпичных зданий. Я наступаю на шов и полностью игнорирую плиточки, через шаг наталкиваюсь на прохожего. Один из них кричит своим беззубым ртом мне вдогонку: «Слепой! Ты слепой!» «Рока и Клем, Рока и Клем», – бубню под нос своим беззубым ртом я и врезаюсь в лысого гиганта, при столкновении с которым чуть не потеряю рассудок.