Александр Тавер - #Мемориз

Сидим, рубаем. У всех на лицах решимость и сила воли: организм должен получить свои витамины и минералы, даже если он вот этого уже больше не может. Главное – впихнуть, а он никуда не денется, переварит.

Тут приходит Миша, подсаживается за стол и первым делом начинает вертеть банку и читать этикетку.

– Баклажанная, – говорю.

– Знаю, – отвечает Миша, а сам всё в мелкие буквы вчитывается.

– Ну так черпай уже. Чего банку задерживаешь?

– Щас… Ага. Не Краснодарский, значит, комбинат.

И решительно, с горкой, зачерпывает.

– Та-ак… Миша, а что не так с Краснодарским комбинатом?

– Да всё с ним нормально. Просто мы с пацанами там на экскурсии были. Скучно было пипец. Ну, и нагадили от неча делать в чан с баклажанной икрой. Я с тех пор их баклажанную икру на всякий случай не ем.

У ребят аж ложки в руках дрогнули. И так ведь трудно, а теперь ещё и этакие новости.

– Да расслабьтесь, пацаны. Это ж другой завод, – говорит Миша и демонстративно сжирает ещё ложку субстанции.

– Миша… – осторожно так говорю. – Ты всерьёз полагаешь, что вы одни на весь белый свет такие затейники, и на других заводах никто от скуки в чан не гадит?

У каждого человека в жизни бывает момент, когда он впервые осознаёт себя самым обычным, ни капельки не оригинальным, одним из серой массы многих таких же как он и не сделавшим за всю жизнь ничего такого, чего белый свет не видел уже миллион раз. Вот так его это озарение и застало, с хлебной коркой в одной руке и ложкой предположительно баклажанной икры в другой. И видно было, как прямо там, за столом, умерло в нем немного веры в человечество. Он-то прожил всю жизнь с мыслью, что все вокруг порядочные, и кроме него никто в мире в чан с икрой гадить не придумает. А оно – вона как. Вот это я понимаю, разочарование.

Вслух Миша сказал, что не обязательно же это делают на каждом заводе, после чего отложил намазанный уже кусок хлеба и взял новый. Тут все стали друг друга успокаивать, что, мол, вообще лучше не знать, как что на заводах делается. И что гадить в чан – это конечно перебор, но туда же ещё всякое могло упасть случайно – и ничего, жрут, вроде не помер никто. К тому же, термическая обработка… И вообще, в случае с баклажанной икрой это даже не заметно. Цвет, запах, консистенция ничем не отличаются… ой, лучше не надо об этом. Успокаиваем, а сами все хлеб точим и черпать субстанцию ни у кого рука не поднимается.

Так икра прямо в банке и протухла.

Кошка Горгулья больше всего напоминала домашнего демона – треугольная морда, огромные уши, когти-сабли, необъятная жирная туша, покрытая короткой и жёсткой чёрной шерстью с рыжими подпалинами, злые глаза и мерзкий характер.

Будь она человеком – давно стала бы видной общественной активисткой, находящейся в перманентной оппозиции ко всему живому. Её бесило всё, что двигалось в поле зрения, о чем она уведомляла возмущённым мявом. Кошачьей иерархии и территориальности она принципиально не признавала. За всё это другие кошки били ее оптом и в розницу, а позор семьи и по совместительству главный кот Хрюндель дразнил, делая вид, что собирается напасть. Ему нравилось слушать горгульины предостерегающие вопли.

Уважала она только одно живое существо на белом свете – сестрицу, которая однажды застала Горгулью за кражей чего-то со стола, долго гонялась за ней по дому, догнала и отхлестала полотенцем. Это произвело на кошку столь глубокое впечатление, что с тех пор она ночевала только в ногах у сестрицы, до самого её переезда, а та жаловалась: «Посмотрите, до чего вы меня довели! Я сплю с кастрированной кошкой!»

Несмотря на регулярные покусывания из засады, по настоящему с Горгульей никто не связывался. Она, конечно, была жирной и трусливой, но в случае чего могла изрядно навешать. Так продолжалось до тех пор, пока кошка Тигра не забеременела и не решила, что потомству понадобится территория. В результате нескольких баталий, в которых Горгулью задавили числом, она оказалась в изгнании на холодильнике. Еду и воду ей приходилось доставлять. По нужде она просилась. Приходилось таскать, поскольку при попытке спуститься на пол её снова начинали бить.

Как-то раз Горгулья в очередной раз попросилась в туалет. Я привычно забросил её в ванную, где стоят кошачьи лотки, запер все двери, чтобы никто не пришёл бить ей морду посреди процесса, и начал мыть посуду. Этого дела была полная раковина и ещё столько же вокруг, поскольку супруга наготовила всякого, да и укатила на какой-то фестиваль. Грязных кастрюль-противней было навалом. Единственное, что в этом всем утешало – на плите стоял противень с четвертью тортика, и я строил на её счёт известные планы.